– Где Цыпандин?

В Якуцкое ушёл третьево дни.

– Буди этого. День. Мол, государевы люди пришли с пятидесятником Отласом.

– Эка птица пятидесятник! – фыркнул казак. – Тут повыше тебя люди.

Отлас вышиб копьё, взлетел на высокое крыльцо. Но из сеней, разбуженный шумом, вывалился глыбистый мужичина. На голове ни единого волоска, бородища до пояса. Глаза чистой лазури, нос маленький, детский.

– Кто тут охальничает? – спросил он негромко.

– Выходит, я. На службу прибыл. Людей с собою привёл.

– Назовись.

– Пятидесятник Володей Отлас.

– Не шибко очестлив, – вздохнул сын боярский. Вздохнул прощающее: мол, хоть и груб и со старшими необходителен, а я выше того. – Отведи его в дом Андрея. А их... – его взгляд на миг задержался на Марьяне, голые веки дрогнули. – Девка чья?

– Не девка. Жена братнина, – насупился Отлас, заметив, как приказной облизнулся. – Они со мной поселятся.

– Как знаешь. – И ткнул пальцем в сторону казаков. – А их в съезжую.

Сказал и словно забыл о казаках. Лука скрипнул зубами. Так же вот Гарусовы – что Яков, ныне покойный, что отец названный – в простом казаке человека не видели. И этот туда же... Для него казак вроде мокрицы. Наступит – не заметит. Задумался бы: опора-то кто? Кто хранитель рубежей дальних? Где ему! Мозги жиром заплыли.

– Колокол-то чего ради звонит? – спросил Отлас у караульного. – Праздник, что ль?

– День ангела у приказного. Велел звонить. Сам молебен читать станет.

Пошли устраиваться.

7

Утро сумрачное началось, стылое. Ныла простреленная шея, ломило поясницу, и, не сгибалась вновь помеченная чукотской стрелою рука. Воротился из первого же похода с богатой данью и очередной раной. Приказной недоверчиво хмыкал, морщил едва заметный на широком, как конская холка, лице пуговичный нос, бубнил:

- Ловок, ловок! На дурных напал, видно.