Семён был на отличку. Он не стрелял, хоть вооружён был лучше других. Может, не умел, так думали местные и втайне презирали его. За толстое безбровое лицо, за тонкий визглый голос, за изнеженность. Он единственный додумался завезти сюда чёрную оленуху. Зато ежедневно пил по утрам молоко, ел сметану и масло. В походах участвовал редко, а если выбирался куда, то намечал самые спокойные места и окружал себя охраной, высылая вперёд доглядчиков. Иные из озорства – Васька Отлас тоже – пугали его, и тогда он возвращался в острог.

Володей расписывал ему невиданные дальние земли, где, по слухам, соболи водятся чуть не с корову. И мех их куда шелковистей и гуще, не чета меху здешних зверьков. «Из одного такого соболя шуба царская выйдет. А из десяти? Или – пуще того – из сорока?.. Мне сказывал человек бывалый... разбогател он там шибко... Мол, всего-то взял соболишек тех пять сороков. Кажный с полуторагодовалого медведя. Встречались и более...».

– Вот спроведать бы! Уж я порадел бы для государя! – загорелся Семён. Но представив, как далеко тащиться за этими сказочными соболями, он тут же находил отговорку и преспокойно попивал сливки в Анадыре, грешил, грехи отмаливал, прел в бане.

Вечор, когда Отласы были в отлучке, вдруг занедужил и призвал к себе Марьяну.

– Слыхал, пользовать от хвори умеешь?

– Хворь-то какая?

– А вот щас в баню пойдём, там и угадаешь.

– В баню ты с другими ходи, – Марьяна шагнула за порог, но два дюжих молодца из дворни втолкнули её обратно.

– Дурью маешься? – резко спросила Марьяна. Не так уж глуп приказной, чтобы обижать сноху самого Отласа. И острожек мал, тут все на виду. Одно дело измываться над безгласыми тёмными якутками, другое – над ней. Володей такую бучу поднимет – самому чёрту в пекле жарко станет. – Отпусти-ко ты меня по-добру.

– Отпушшу, когда вылечишь. Брюхо болит у меня... ниже пупа... помни-ко! – приказной открыл в смехе острые щучьи зубы. – Ты же ведунья.

– Ведуньей не была сроду. А пользовать умею. Где наговором, где травами, – давно всё поняв, кивнула Марьяна. Осмотрелась: в горенке одно окошко и то выходит во двор. Под окном Семёновы люди. И на воротах – его люди. Куда убежишь?

– Ладно, – согласилась, – пойдём в баню.

Но тут некстати явился Отлас. Её увели, скрутили, сорвали одежду, сунули в рот кляп. Всё же не удержали, крикнула. И этот крик услыхал Григорий.

Отправив Отласов, явился Семён, разделся:

– Яришься? Может, миром поладим? Согрешишь разок – кто узнает. Перстень дам, каких ты сроду не нашивала.

- Развяжи хоть, что ли. Бабы боишься?