Володей лежал в своей тесной, душной могиле и слушал, и слушал, и всё не мог понять, как он, мёртвый-то, слышит её, как видит маленьких изюбрят, обомшелый кедр и огромный валун. Или – мёртвые и впрямь слышат? Может, душа его не улетела, и другая душа, Стешкина или мамкина, превратившись в иволгу, поёт ему о земных непреходящих чудесах?

Спокойная, мудрая, величавая жизнь разливалась вокруг необъятным морем. И Отлас, не жалея о минувшем, лежал в тёплой земле и радовался всему на ней происходящему.

Как жаль, что сон прервали!..

Вдали показался чёрный в белом полудне Анадырь. У крыльца приказной избы взлаяли мохнатые собаки. Чирова в избе не было.

– У себя ясак принимает, – сказал сиделец.

Володеева братия отправилась к нему. В ограде тоже полно собак. Мычит за пряслом единственная в Анадыре корова. Любит парное молочко приказной! С великим трудом завёз в эти края бычка и тёлочку, за которыми ходил да и теперь ходит седобородый, уже не годный для иных дел казак. Он стар, немощен, шажок мелкий, петлеватый.

Вышел Семён и, не впуская казаков в дом, стал принимать рухлядь. В доме кто-то глухо вскрикнул, тотчас замолк. Григорий насторожился: голос показался знакомым.

«Неуж Марьяна?.. Неужто? Не может быть!»

И, едва дождавшись приёмки, помчался домой. Марьяны не было.

8

Марьяна, связанная, лежала в горенке. Перед чёрной иконой потрескивала, плавясь, свеча. Спаситель, сложив крестом тонкие костлявые пальцы, испуганно глядел с горбатой доски, должно быть, ужасался людям, ради которых терпел нечеловеческие муки. А может, хозяину, который был богомолен, знал многие молитвы и любил распевать псалмы. Потом здесь же, перед иконой, грешил, насилуя, обманывая ближних. Сколь узкоглазых женщин перебывало в этой душной горенке! «Всё одно от его всевидящих глаз не скроешься», – рассуждал резонно Семён, как бы взяв Христа в соучастники. Тут подсчитывал рухлядь, ставшую его добычей, тут же мял пленниц, и те послушно уступали ему. Строптивиц, связав вожжами, нещадно сёк, доводя их до исступления. Одна, молоденькая, до полусмерти избитая, дотянулась до свечи, опалила себе волосы, лицо, чуть не сожгла дом. Пожар потушили, а её, багровую от ожогов, голую, выбросили на берег, и там уж её подобрали родичи.

Марьяну он приметил в тот день, когда появились Отласы. Гордая стать её, глубокий сильный голос, прямой, смелый взор – всё покорило приказного.

«Корову бы не пожалел за такую...» – думал он, впиваясь глазами в рослую русоволосую красавицу.

Корову считал самым ценным своим достоянием. Как же, единственная на весь острог. Да в и округе, почитай, ни у кого нету. Тут не удивишь человека соболями, песцами, лисами... Корова – диво из див. Чукчи, тунгусы, юкагиры от самого северного окоёма земли приходили поглядеть на двурогую оленуху. Свои важенки куда красивей, но эта, чёрная, с огромным выменем и длинным хвостом, думалось им, была праматерью всех оленух. Да и сам приказной казался им человеком необыкновенным. Прежние, хоть и Цыпандина взять, мало чем отличались от здешних людей. Собираясь в путь, надевали шкуры, спали в снегу, ели мороженное мясо, пили оленью кровь. Правда, они ещё владели огненным боем.