— У вашей Бродской, похоже, были связи с преступными еврейскими националистами.

Бродская! Вот оно, недостающее звено: Бродская — еврейка. Она вполне вписывается в схему заговора. А раз она «его Бродская», то и Андрею в нем тоже отыщется место.

— Вам известно, что Бродская была арестована? — Волков пристально смотрит на него. Может быть, он ждет, что Андрей солжет.

Андрей кивает.

— Именно, — холодно продолжает Волков. — Вам это известно. Но, возможно, вы не слышали, что она больше не находится под арестом?

— Вы ее освободили?

— Ее дело закрыто.

— Закрыто? — переспрашивает Андрей. Он не представляет, что это может значить. Возможно, ей уже вынесли приговор. А может, они не обнаружили ничего, что могло бы уличить ее в преступлении, и дело свернули, а ее отправили обратно в Ереван.

Волков откидывается в кресле. Барабанит пальцами по подлокотникам. Звук получается глухой, потому что подлокотники обтянуты дерматином.

— К сожалению, — говорит он, — у Бродской случился сердечный приступ незадолго до того, как она должна была предстать перед трибуналом для вынесения приговора.

Руки Бродской, умелые, с широкими ладонями. Ее сильное, крепкое тело и ненасытный аппетит к работе. Ее спокойный профессионализм. «Я готова встретиться с семьей и все им объяснить» — так, кажется, она сказала? А может, и нет. У него болит голова, и он не уверен, что точно помнит ее слова, но как сейчас слышит ее голос. Факт тот, что она решилась взяться за случай Волкова, хотя и понимала, что лучше не соглашаться. Но пошла на это из чувства профессионального долга. И вот она уничтожена, а Русов жив, здоров и, наверное, все так же работает.

— Значит, она умерла?

Волков смотрит на него и не отвечает. Внезапно он разворачивается вместе с креслом, выхватывает папку из шкафчика за спиной и снова поворачивается к столу. Он хлопает по столешнице папкой.

— Так что теперь у вас нет причин запираться. Она, конечно, сдала вас в своих признательных показаниях. А там их не одна страница. — Волков стучит по папке и морщит нос. — И тем не менее я не был… убежден на все сто процентов.

Глаза у Волкова серые, ясные, немигающие. «Конечно, она вас сдала». Может, это и правда. Например, если они угрожали ее матери… И все же он уверен, что Волков лжет. Он не добился от Бродской никаких признаний. Может, она ускользнула, скрылась от него. Иногда заключенным удается совершить самоубийство, хотя их и заставляют спать с руками поверх одеяла, чтобы они тайком себя не задушили или не вскрыли ногтями вены на запястьях. Может, Бродская покончила с собой. А может, его ложь заключается совсем в другом, и она все еще жива. Может, она по-прежнему здесь, на Лубянке, и ни в чем не признается. Волков мог ей сказать: «Вот показания Алексеева. Конечно, он вас сдал. Так что вам больше нет смысла запираться».