— Не переживай, — сказала она. — Может, я не права. Может, он еще найдется.

Утром перед первой репетицией в костюмах Джи проснулся рано, чтобы прогнать свой монолог. Это была речь из начала третьего акта, когда Клавдио пытается убедить свою сестру Изабеллу отдаться Анджело, чтобы спасти ему жизнь. Не слишком благородно, и сразу видно, что Клавдио — это не сплошные добрые намерения. Он вел себя эгоистично, умолял ее, но Джи понимал Клавдио, понимал его ужас перед смертью. Он говорил: «Да, да. Но умереть, куда-то кануть в безвестность. В холодной тесноте лежать и гнить…»[26]. Эти слова запоминались сами собой. Он спотыкался в середине монолога, на всех этих «иль», на бесконечных придаточных, за которыми терялся смысл. Он торопился, пока не добирался до фраз, которые его удерживали, напоминали, что он хочет сказать. «И самая мучительная жизнь <…> [будет] раем в сравненье с тем, чего боимся в смерти»[27].

Монолог вышел неплохо, и дочитав, он поцеловал пальцы и приложил их к портрету Рэя на стене. Он бы так хотел, чтобы отец пришел посмотреть спектакль. Он пошел вниз.

Линетт уже оделась и жарила яичницу на кухне. Она согласилась подвезти его до школы. К его удивлению, Джейд тоже сидела за столом, с черными кругами вокруг глаз, и держала в руках еще полную чашку кофе. Она была в пижаме, но выглядела так, будто вообще не спала. Джи бы не удивился, узнав, что она тихонько пришла домой под утро, переоделась в пижаму и спустилась на кухню. Она любила притворяться. Ему это надоело.

— Линетт сказала мне, куда ты идешь.

— А я и не скрываю.

— Ты меня вообще не слышишь, да? И не слушаешь.

— Мы это уже обсуждали, — сказал он, но Джейд не унималась.

— Ты играешь с огнем, а я пытаюсь тебе показать, что одно неправильное решение может испоганить тебе всю жизнь.

— Почему ты просто не скажешь, что мое рождение испоганило жизнь тебе? Ты же это хочешь сказать?

— Джи! — вмешалась Линетт. — Не хами матери.

— Хватит уже притворяться, как будто я не знаю, что она думает, давно пора все сказать.

Джейд спокойно сидела за столом, перебирая пальцами.

— Моя жизнь не разрушена, — сказала она. — Но поверь мне, я знаю про эту твою девчонку такое, что ты не обрадуешься.

— Да мне все равно.

— Это потому, что ты не думаешь головой.

Джи вдруг стало стыдно. Он промолчал и поднялся на ступеньку, как будто можно было просто развернуться, убежать к себе в комнату и захлопнуть дверь.

— Если ты собираешься-таки играть в спектакле, можешь меня не ждать.

Джи так и встал, онемев.