Но пальцы его остановились. В позе что-то необратимо изменилось. Как у лиса, вскинувшего уши. И от госпожи Вельде эта перемена не ускользнула.

— Мы все немножечко скрываем что-нибудь, не правда ли?

— Что такого может скрывать господин Бурмин? — якобы равнодушно отозвался Егошин. — Он кажется таким безупречным. Таким моральным.

Госпожа Вельде сделала ему навстречу что-то типа па глиссад.

— Ах, господин Егошин. Давайте я.

Она ловко приколола бутоньерку обратно. Расправила лепестки.

— Еленочка! Еленочка! — закричала в двери. — Жених готов.

Кивнула священнику:

— Можем начинать. Немного кутерьмы перед началом. Ну да какая свадьба без лёгкой кутерьмы. Правда?

Щёлкнула пальцами по плечу будущего зятя, сбив невидимую пылинку.

Просияла блаженной улыбкой, на которую Егошин ответил недовольной миной. И понеслась навстречу дочери. Накинула фату на её красное опухшее лицо.

Только когда коляска молодых отъехала от церкви, госпожа Вельде опустила напряжённые плечи. Перекрестила коляску вдогонку.

Торопливо подтянула ридикюль, весь изодранный внутри, но всё ещё приличный снаружи.

— Ну вот. Пошло дело помаленьку. Первая пристроена.

И мелкими деловыми шажками побежала к ограде, за которой дожидалась её карета-дом, верный Михайла и две другие дочери — пока ещё не пристроенные.

Елена же сидела в коляске подле своего — теперь уже — мужа ни жива ни мертва.

Рыдала она в церкви вовсе не потому, что свадьба расстраивалась. А потому, что боялась, что мать сумеет всё в последнюю минуту как-то починить. И ведь сумела же. Теперь Елена не плакала.

— Что вы сидите, как истукан? — оборотился к жене Егошин. — Такой счастливый день.

Елена попробовала натянуть улыбку.

— Куда мы едем?