— Что-то вы, Яков Иваныч, заходить перестали.

Он будто не слышал:

— Скажи: огня. Огня…

«Аспид и есть», — ныло у неё сердце. Только бы голос не дрогнул, притворилась, небрежно метя метёлкой:

— Что-то бабы в кухне говорят, вы, Яков Иваныч, ночью от Пелагеи выходили.

Но тот даже не обернулся, занятый птицей:

— Гляжу, работы на кухне мало, а баб много, раз говорят. Ну скажи: огня…

Слёзы так и полезли, проклятые:

— Да зря время тратите, Яков Иваныч.

— На кого ж тратить?

— Может, я что занятное знаю.

— Огня… Скажи, голубчик: огня…

— Я вот много чего примечаю.

— …Огня… огня.

— Барыня, например, генеральша которая, ночью гулять пошла, а прибежала — трёпаная. Платье-то она убрала. Да я-то нашла. А на платье пятна от травы. Ей-богу, как у простой девки.

Яков отвёл лицо от клетки, выпрямился. «Попался!» — обрадовалась она. Заработала метёлкой энергичнее. Метёлка порхала, Анфиса приближалась:

— Вот оно как. Хоть барыня, хоть простая девка, а всё одно — как с полюбовником кувыркаться, так и не отличишь.

Яков схватил её за талию:

— Приметливая ты, гляжу. Кто ж полюбовником у ней?

Пожала плечами: