— Нет. Ах. Да. Немного. — Анна Васильевна соображала повод. — Твой приятель Бурмин. Он что-то давно не показывается.

Митя нахохлился.

Анна Васильевна поспешила выбраться на твёрдый берег разговора, который не грозил бы ей неловкостью:

— Так мне не показалось?

— Вас это расстроило? — всё же не вполне поверил сын.

— Нет. Что ты. Да. Немного. Я была так рада вашему приятельству. И твой отец. Ему так трудно угодить, ты знаешь.

Митя мрачно хмыкнул.

Анна Васильевна прижала пальцы к вискам, её трясло:

— Боже мой. Отец сказал ему какую-нибудь грубость? Твой Бурмин поэтому к нам больше не ездит? Как это утомительно… Я больше не могу…

И вдруг разрыдалась.

— О, маменька! — всполошился Митя. — Маменька… Что вы… — Он гладил её по плечу. Голос его из нежного стал злым. — Господин Бурмин вообще очень странный господин. Знаете, из тех, кто любит поговорить о высоких моральных принципах.

Анна Васильевна вынула платок. Промокнула нос, глаза:

— Мне он показался порядочным.

— Это он умеет… Казаться.

— Что ты имеешь в виду? — шмыгнув, удивилась Анна Васильевна, хватаясь за любую возможность отвлечься от того, что давило ей на сердце.

— Мама, нельзя верить человеку, который сегодня даёт вольную крестьянам, а завтра покупает себе новых.

— Бурмин?

Но Митя только выпятил губу и пыхнул. «Боже мой, он стал вылитый отец», — точно впервые увидела мать, и от этого открытия одиночество ещё крепче запустило в неё свои стылые когти.

Мишель перед зеркалом снимал папильотки. Разворачивал пальцами каждый завиток. Проверял в зеркало: с одной стороны, с другой. Батарея склянок со всеми возможными косметическими причудами удваивалась в зеркале. Две бумажные трубочки ещё были на затылке, когда вошла сестра.