— Только мы и не таких бороли, — пробормотал Шишкин. Открыл чернильницу.

— Ай! — взвизгнул заседатель, побледнев.

— Вот ведь неловкость.

Шишкин подул на бумагу, подгоняя чернила в нужном направлении.

— Что вы-с…

— Клякса упала, — невинно пояснил Шишкин. Помог кляксе пером.

— Ну вот. Померла-то померла. Да уж после того, как купчую скрепили. Так что померла в собственности у господина Бурмина. При чём здесь я? Не могу же я за его имущество отвечать?

— Никак нет-с…

И чтобы заседатель Чирков не пучил глаза, дышал ровнее, а главное, не трепал языком, Шишкин протянул ему двадцать пять рублей.

— Молодец. Покажешь смекалку — получишь ещё.

Шишкин сел в коляску. Пробежал мыслью всю цепочку ещё раз, хотя и не сомневался, что звенья её выкованы крепко. Четверых рекрутов убили в Борщовском лесу, когда лес — ещё — принадлежал Бурмину. Крестьянка повесилась, когда Бурмину — уже принадлежала. Не верите, господин Норов? Ваши подозрения обидны, ей-богу. Вот бумага, с подписями и печатями. А главное, обратите внимание: дата. Это же ваша собственноручная подпись, господин Бурмин? То-то.

Бумага знает все. Не врёт. И не краснеет.

Улыбнулся солнцу, улыбнулся куполам, галкам на кресте. Тело было лёгким, чистым и молодым, как после хорошей бани.

Алина разлила чай. По лицу Оленьки она видела: та всё ещё недоумевает, чем обязана такой чести, как приглашение княжны Несвицкой.

— А, братец! — оживлённо обернулась Алина на вошедшего. — Мадемуазель Новикова, вы знакомы?

Мишель поклонился:

— Имею честь быть другом семейства Ивиных.

Склонился к поданной руке. Поцеловал, задержал чуть дольше приличного. Оленька зарделась. Алина с усмешкой наблюдала комедию, которую ломал Мишель.

— Ах, — сделала вид, что спохватилась. — Я на минуту спущусь в девичью. Отдала бальное платье подшить. Как бы не укоротили слишком. Ещё не хватало сверкать коленками на бале.