Свеча в её руке дрогнула, воск пролился ей на руку, на пол.

— Это не легкомыслие, а здравый смысл. Нам остаётся только принять всё как есть и найти повод для радости. Вы снова станете бабушкой.

— Боже мой. — Графиня ходила по комнате, как по клетке. — В моём доме. За все благодеяния. Какая низость. Подлость. Опутать моего собственного сына. Вопреки моей воле! Сделай же что-нибудь!

Мари зевнула в кулак.

— Давай разбудим Николя, — предложила. — Если тебе станет легче.

— Ах, нет! — вскрикнула шёпотом мать. — Что может здесь твой муж? Это женское дело.

— Николя готов выделить Оленьке приданое. Он сам предлагал. И пусть женятся.

— Так вот что ты затеяла?! Нож мне в спину?! — ужаснулась мать.

Мари страшно хотелось спать:

— Мама, вы не в испанской драме.

— Я просила помочь! Я умоляла! Увезти её! Пока не поздно! А ты! Теперь поздно! И ты сбрасываешь всё это нам на плечи. Боже мой. Она опутала его. Алёша такой наивный. Такой благородный. Он способен жениться — из-за такого пустяка! И погубить своё будущее.

Она остановилась и стала жалобно плакать.

— Хорошо, мама. Идёмте к Алёше.

Она зажгла свечу от свечи графини.

Спящий дом был странно тихим и будто чужим. Мари несла перед собой свечу. Сон её снова вспомнился ей, не сон даже, а его ощущение. Точно она всё ещё спала — двигалась в собственном видении. Казалось, что вещи, потревоженные их появлением, только притворялись, что стоят и не обращают внимания. По стенам двигались их длинные тени. Чепец матери скользил впереди, как какое-то ночное животное. Волк в маске по самые плечи мог быть за любым углом, в каждой нише, да просто в сгустке темноты. Мари едва дышала. Ужас тихо сочился в ней.

Заворожённая, она чуть не налетела на мать. Та стояла у двери в Алёшину спальню. Бросила на Мари победно-негодующий взгляд. Нажала на ручку. Быстро отворила, подняв свечу. Оранжевый клин света прошёл по комнате. Мари успела увидеть только голову спящего Алёши на подушке. Как он откинул одеяло, вскочил:

— Что? Мама? Мари? Горим?

Мать истерически зарыдала и упала ему в объятия. Алёша едва успел выхватить у неё свечу:

— Мари, что случилось?

— Я не знаю, — растерялась она, стараясь говорить громче, чем мать рыдала (чего не понимал Алёша, зато понимала Мари: рыдала графиня от облегчения).