— Зла я ведь правда не желаю. У неё там полно бисквитов и полный самовар чаю, чтобы разобраться в своих чувствах, а потом броситься на шею своему спасителю. Да, и ночная ваза под диваном.

Послала в глубину дома воздушный поцелуй. Взяла хлыст и отправилась на долгую верховую прогулку, как делала каждый день, ибо, как бы ни была занята, нельзя пренебрегать заботами о цвете лица, ведь заботы проходят, а цвет лица остаётся.

…Миновал ещё час. Оленька не знала, что и думать. На стук и зов никто не ответил. Не прибежали даже слуги. Это с одной стороны. С другой — дом был приличный, и каждым креслом, каждым мебельным завитком, каждой драпировкой убеждал её в этом: посмотри на меня, что дурного может случиться здесь?

Нет, не дурного — а по-настоящему дурного?

С ней сыграли шутку? Да. Злую, глупую, странную? Да. Напомнили, что Оленька им всем — не ровня, не ровня, не ровня. Что с ней — так можно. Это было, конечно же, дурно. Как оборвать лапки мухе. Оленька села на диван и поплакала от жалости к себе.

Но глупая шутка ещё не конец света.

Оленька взяла бисквит. Пожевала. Подвинула стул, налила себе остывшего чаю. Съела ещё бисквит.

Походила по комнате. Поглядела в окно. На пустой двор.

Посидела на диване, попробовала ещё пожалеть себя, но уже не растрогалась.

Опять походила. Постояла у окна.

Посидела на диване.

Полежала на диване. Опять поглядела в окно. Села на диван.

Тишина звенела. Скука вползала в уши, в ноздри. Сомкнула глаза.

Когда Оленька их открыла, день куда-то делся: комнату до краёв наполняла непроницаемая синева с лунными бликами на месте стола, стульев. С тёмными провалами картин. Оленька столкнула с живота подушку, которую обняла во сне: пора было что-то предпринять.

Оленька постучала в дверь. Покричала. Но и так знала, что никто не ответит. Дом был безнадёжно тих. Самовар на столе давно остыл. Бисквиты подсохли. Выпитый чай, скребясь, не давал о себе забыть.

Оленька поискала решение. Заметила лунный бок, выдвинула за ручку горшок. Поняла: поставлен нарочно. Циническая заботливость шутников потрясла Оленьку до глубины души. Остатки жалости к себе испарились. Отошла с горшком в угол комнаты. Совестясь, задрала подол. С неотложным делом было покончено, на миг укололо искушение вылить содержимое на диван. Оленька постояла над диваном с горшком в руках:

— Разница между вами и мной в том, что я не делаю мерзостей.

Оставила горшок в углу.

— Я вам не муха!.. Я не муха…