— Умоляю тебя, пойдем. Я говорил тебе столько раз…

— Нет, пусть каждый из нас сохранит свое: ты — консервы, я — ребенка.

— Не своди меня с ума, Вангелия. Помоги мне стать на ноги, а потом рожай сколько тебе угодно… Сейчас нельзя. Ты хочешь накинуть мне петлю на шею… Я ничего не могу сделать, меня обязательно упрячут в тюрьму. Умоляю тебя… Я всегда любил тебя, Вангелия. Почему ты не хочешь помочь мне? Я поставлю на карту все и, если ничего не получится, пойду в тюрьму, но сдаться без борьбы, чтобы ты приходила ко мне на свидания с ребенком на руках… Это двойной позор. Я не вынесу…

— Нет, — повторила Вангелия.

Андонис вскипел. Он бросился к ней, но поскользнулся и упал. Вангелия отступила за стол.

— Пойми! — кричал он. — Вопрос о ребенке касается в равной степени и меня и тебя. Мы живем не в лесу, и ты не кошка. Нужны определенные условия. Сейчас у нас нет их. И я не могу даже пообещать тебе… Если ты настаиваешь, я уйду, и тогда справляйся сама… Я устал. Посулы и проволо́чки дорого обходятся мне. Если хочешь, давай жить как жили. Иначе я беру свой портфель и ухожу.

Андонис встал, пригладил волосы, завязал потуже галстук. Открыв дверь, прищурился от яркого солнца. Было уже за полдень.

Вангелия вышла из своего укрытия бледная, подавленная. Ее побелевшие губы дрожали, и, кажется, она прошептала что-то, но Андонис не расслышал.

— Пойдем, — сказал он, держа дверь открытой. — Я переживаю не меньше тебя. Поверь мне, я не хотел причинять тебе страдание, но это необходимо.

— Пошли, — тихо проговорила Вангелия.

Осторожно ступая между банок, она медленно направилась к двери. Но вдруг остановилась и испытующе посмотрела на него, стараясь понять, искренне ли он взволнован или это одна из его обычных уловок.

— Только, пожалуйста, без слез.

— Пошли, — сухо повторила она. — И знай: это самая большая и последняя уступка тебе…

— Не бойся, ничего нет опасного. Тысячи женщин…

— Прекрати, можешь меня не убеждать… И не думай, что ты опутал меня своими речами… Но знай, это последняя уступка…

В приемной больницы процедура, к счастью, была простой и короткой. Врач внимательно отнесся к ним, после того как Андонис напомнил ему о телефонном звонке инженера, их общего приятеля. Он не стал ни о чем расспрашивать и проявил полное понимание. Андонис хотел завязать разговор, чтобы познакомиться поближе. «Орестис, мой большой друг, не раз говорил мне о вас…» Но доктор провел их в гостиную, а сам куда-то исчез. Они сидели на потертых стульях и смотрели на стены, словно им не о чем было говорить.

Вангелия ждала, сжав губы. Пальто у нее обносилось… Надо бы купить ей новое в кредит… И, чтобы не встречаться с ней взглядом, Андонис взял со столика старый журнал и углубился в чтение. Одни двери открывались, другие закрывались — обычные приготовления, — и немые, безликие белые халаты бесшумно сновали за стеклянными дверьми. Вангелия упорно не сводила с него глаз, и ему было не по себе. Из головы у него не выходила фраза: «Мнимая добровольная жертва, жертва мечты». Жаль, что он не может сказать ей этого. «Я должен научиться измерять глубину своих поражений, — думал он теперь о себе, — распознавать критический момент. Отныне и впредь каждое новое поражение, подобное этому, тяжесть которого я переложил на плечи Вангелии, неотвратимо приближает катастрофу… — Он отбросил в сторону журнал и посмотрел в окно. — Но все определяется конечным результатом». Мысли его уже не были такими мрачными. Улица — это улица, и только. Облака, машины, прохожие, дома… «Если бы я сказал ей: давай уйдем, сохраним нашего ребенка, возможно, изменилось бы все».