А позавчера ухватил через стол падающего отца за рукав свитера, папа просто сел на пол, а я лег животом на чашки с остатками супа.
Интересно, почему после каждой ловли падающего отца я издаю торжествующий злодейский смех?
У меня какой-то резкий упадок сил, перенервничал на днях, а тут после подработки сперва в аптеку за лекарствами отцу, потом на другой конец города в собачью аптеку за каплями для Белки, потом в медпункт за папиной карточкой (опоздал, завтра с утра), потом в супермаркет и оттуда принес полный баул.
И выяснилось, что я в этой беготне не взял хлеба. Что тут началось, как всегда…
Но это еще были пустяки. Вот когда я достал из баула две пачки ванильных сухарей и небольшую сдобную булочку с маком, которую папа очень любит, вот тут небо обрушилось на мою голову.
— Зачем булка, когда есть сухари, зачем??? — патетически кричал папа, как пьяный поэт на бушующее море.
— Папа, сухари есть не всегда, пусть лежат, ничего им не сделается. Если их не хочешь, сегодня булочку ешь…
— Не буду булку, не буду, не хочу, на фиг мне эта сдоба! Убери со стола немедленно! Убери, я сказал!
И вот тут я взорвался. Ухватил несчастную булку, раскрыл дверь и так зафигачил в сгущавшиеся сумерки, что та ядром влетела в забор, отскочила от него и залетела обратно, причем снова мне в руки.
Будь я в себе, рассмеялся бы, но тут это издевательство со стороны жалкой булки привело меня в состояние просто звериное, и я, подбросив ее в воздух, дал ей такого пинка, что хлебное изделие, которое, в общем, и пинать-то грех, перелетело через забор и со свистом скрылось в темноте.
Я развернулся к папе:
— Все, успокойся, нет у тебя сдобы.
Папа сидел, пораженный, на стуле, и в глазах его читалось: «Какой страстный мальчик, однако!» Я ушел к себе в комнату и закрыл дверь.
Слышал, как из своей комнаты вышел хихикающий Сашка, видимо, наша война достала его и через спасительные беруши, которыми он нейтрализует папу, всегда сохраняя внутренний штиль. Я вот себе такое удовольствие позволить не могу.
Лег в одежде на кровать и закрыл рукой голову. Если и задремал, то совсем ненадолго. Когда я, убрав руку со лба, открыл глаза, на кухне все еще пили чай.
Вышел на свет с видом: «Всех прощаю, а себя больше всех».
Сашка, все еще не переставший тихо хихикать, макал сухари в чай. А папа… Папа задумчиво жевал кусок давленной моим кроссовком булки. Судя по тому, что на его голове с отросшими волосками над подковообразным шрамом криво сидел картуз, он куда-то выходил. Да понятно куда.