Завтра вести собаку Белку к ветеринару на очередную блокаду.
* * *
Шесть часов протаскаешь родного отца на своем горбу по кабинетам, по бесконечным ступенькам, выклянчишь каталку у сонного санитара и обрадованно помчишь ее по порожикам, на которых спотыкаются и без того заедающие колеса, запомнишь, чего-куда-зачем, издергаешься и измотаешься как собака, а потом привезешь перевязанного отца домой, сбегаешь в магазин ему за сладостями… И слушаешь, как он, перемазанный кремом, костерит тебя за то, что ты, вместо того чтобы смотреть, как ему шьют голову, бросил его и зубоскалил где-то с медсестрами, хвастаясь, какая ты, типа, звезда, хотя на самом деле просто ерунда какая-то.
Правда в том, что тебя просто выгнали из кабинета, хотя ты клялся, что не боишься крови, и зубоскалил ты с волосатым врачом-армянином, пытаясь, заинтересовав своей персоной, вытащить из него крупицы информации сверх положенной конвейерному посетителю травматологии, и кабы не этот цирк, хрен бы он выписал компьютерную томографию.
Но ты, устало хмурясь, хлебаешь свой чай и думаешь, что когда-то, в общем, не так уж давно, ты нагло дерзил своему отцу, а он, вместо того чтобы дать тебе по соплям, только грустно улыбался, веря, что тебе самому станет стыдно, ну или все равно повзрослеешь рано или поздно. Я повзрослел, папа. И справлюсь.
— Папа, ты вообще у нас в семье самый умный.
— Как так?..
— Ну вот так. Семь авторских свидетельств, главный конструктор. Никто больше. Объективно это так.
Папа засмущался, но ушел спать после обеда счастливый.
Старикам много не надо. Почему мы порой жалеем это немногое им дать, непонятно.
Пока то да се, у меня папа наконец потолстел! Такая радость.
И животик появился, и щечки…
Мы его с Сашкой задразнили, папа очень смеялся.