Холодный чернильный черный проглатывает меня, и больше ничего не видно. Совсем ничего. Ни галактик. Ни созвездий. Есть только я и бездна.

96 День двух с половиной

96

День двух с половиной

День двух с половиной. Как мы оказались на этом диване? Возможно, это было неизбежно. Возможно, мы были двумя магнитами, которые вселенная все это время притягивала друг к другу.

В тот день дом Акселя пустовал. Там были лишь он и я; мы наполняли пространство смехом, позволяя чувству облегчения разливаться по углам. Облегчения от того, что мы снова cтали друзьями, от того, что мы впервые за тысячу лет снова были вдвоем – и больше ни с кем.

Почему мы были не у меня?

Мы пожарили попкорн и сдобрили его сверху топленым шоколадом, снова и снова выписывая сладкой струей звезду, пока коричневое полотно не покрыло все полностью. Пробуя зернышко, Аксель перепачкался, и ему пришлось слизывать шоколад с губ. Я смотрела, как он вытирает пальцем уголок рта, как ловко слизывает сладкие капли.

Он передал мне миску, и наши пальцы соприкоснулись. Между нами бензидиновым оранжевым затрещало электричество; я знала, что он тоже это почувствовал.

Где была моя мать?

Мы сидели плечом к плечу у него в подвале, и я видела, как с каждым вдохом положение его тела слегка меняется. Мы рисовали ступни друг друга. Все было до боли знакомым: шрамы у него на лодыжке – там, где ему накладывали швы в детстве; то, как он любил сгибать и разгибать пальцы на ногах и постукивать ими в такт музыке.

Я открыла скетчбук на новой странице и поменяла ракурс, чтобы запечатлеть его ноги полностью. Кажется, я никогда до этого не рисовала эти удивительно идеальные коленки.

Мы сидели всего в нескольких сантиметрах друг от друга; слишком близко и в то же время слишком далеко.

Моя мать поднимается по лестнице.

Я баловалась со своим угольным мелком, пока не уронила его. Здесь все и началось. Мелок упал в щель между подушками на диване – между ним и мной. Мы дотянулись до него одновременно, ударившись костяшками пальцев и головами.

– Ой, – сказал он.