Мне стало любопытно. Страх никогда не проходит просто так.

– Почему? Скажи.

– По-честному? – он вдруг засмеялся. Еще глоток. Так и не ответил. Но он мне врал. Потому что боялся – боялся протрезветь. И ушел в запой.

Пил он без скандалов. Помутнел на глаз. Едва проснулся – уже к бутылке, глоток за глотком – набирался изрядно, но не буянил, а – мрачный-мрачный – ложился спать.

Однажды ночью растолкал он меня – и чего? Молчит. Я ему:

– Почему не спишь?

– Плохо мне, морэ.

– А мне хорошо?

– Тебе хорошо.

– И чего же у меня есть такое хорошее, чего нет у тебя?

Опять молчит.

– Пьяный ты, брат, – я уже отвернулся, а он говорит:

– Старик наш рассказывал – пошли мужики как-то скот воровать. Заходят в сарай, слышат – овцы бяшут. Штук двадцать-тридцать. В сарае темно. Мужики на шум. Подходят – пусто! Овцы у них за спиной кричат. Они туда. Что ты будешь делать! Снова овцы пропали! Цыгане – в страх. Хотели бежать, а двери-то нету! Пропала дверь! Искали, искали… Нету им выхода. Дэвлалэ-Дэвла! Тут один цыган перекрестился, и дверь появилась. Ты понял, морэ?

– Нет. Обо что загадка?

– Об то, что я теперь – хоть крещусь, хоть не крещусь – нет мне в жизни дверки! Некуда идти! Разве под землю… Могила уже вырыта. Осталось только прыгнуть.

– Чего ты брешешь? Пусть никто твоих слов не слышит! Не мутись давай. Спи.

– Видишь чего – ты не пьян, а спать можешь, а мне теперь сон без хмеля сердце не ласкает. Не ласкает сердце… Понимаешь, мне от мыслей страшно…

– Съел бы я глаза твои, Выдра! Нашел чего бояться! Мысли не жандармы – в тюрьму не посадят!..

– Счастливый ты… – и ни звука больше.

Пробрал холодок. Я тогда впервые, наверно, почувствовал грозное что-то, большую беду, очень большую – раз Антощ сломался. А что? Почему? Вряд ли Указ. Не только он! Ну да разве он скажет?! Я попытался вызнать у Хазы: