Там, где я вырос, я бы не посмел так – скажут: «Пристает». А сейчас – не скажут. Некому сказать.

Едем мы и едем. То день, то ночь. Вечером Хаза и утром Хаза. Мне-то сначала все казалось несерьезным. Я этой девчонке в отцы годился! А потом смотрю – ай-нанэ-нанэ, потянулись между нами невидимые ниточки! Мы на них играли, словно на струнах! Исподволь как-то. Ай, чавалэ! Не было бы Воржи! А ее и не было; Хаза была!

Ночью я прислушивался к ее дыханью. Мысли прыгали, словно вши.

Я однажды сижу, и вдруг на мне чья-то рука волосы шевелит! Я ее отвел:

– Брата чеши. У нас так не принято!

Стали болтать – про них и про нас. Ну салахоры! У них, чавалэ, женщины вовсе гадать не ходят! Они не умеют! Наша – любая! – по ладони, на картах, по Черной Книге, а у них – никто. Я все дивился – как это так? А вот так-то и так-то. Глаза как рыбки! Хороша невеста, только родом не вышла. Костер нас грел, и никто не мешал. Конь стоял тихо. Заснули поздно, так завелось.

Прошло два дня.

Антощ по-прежнему сосал свое пойло. У него весь мир утоп на донышко бутылки. Каждому свой грех. Я это понял. От него все муки. Подчас накатит – хоть землю ешь! Хуже лихорадки. Днем еще ничего, а по ночам… – одолевало! Я ворочался, молился, Воржу представлял, а дурь как была, никуда не девалась.

И Хаза тоже!.. Чистый родничок! Не плюнешь же в него! – я так рассуждал, да ведь невозможно рассуждать все время! Глупая девчонка!

Монетка на шее у нее болталась, со сватовства. Болталась-болталась, и вдруг не болтается! Куда пропала? Я так и спросил, когда Антощ заснул:

– А где монетка?

– Я потеряла.

– Ты мне не ври!

– Ты сам себе врешь!

– Это почему? – я в глаза ее глянул, а там – огонь! Все мозги сгорели.

– Пойдем на реку, – говорю ей мрачно. Если увяз, так тому и быть!

– А что я там забыла?

– Тебе понравится.

И пошел. А она за мной. Голова кружилась. Себя не помню.

Вдруг зашипело. Я отскочил, а гадюка – шнырь – из-под ног в траву. Мать ее копытом! Чуть не наступил! Мне повезло.