– А девок сюда можно?

– Когда?

– Сейчас.

Хозяин ухмыльнулся, ухмылка выражала: «Понял. Будет». Минут через десять раздался стук. Девки, как нарочно, все были в теле. Их сопровождала бойкая жидовка – уже в летах, простоволосая, с длинным носом и быстрой речью. Девки молчали. Драго выбрал одну, у которой кожа была сметанно-белой, глаза – голубые, а волосы падали – пшеничными струями – на плечи и ниже, почти до пояса. Остальные удалились – так же безмолвно, но стоило двери за ними закрыться, как узкий коридор наполнил шепот неясных впечатлений и пересудов. Драго сбросил рубашку и завалился на продавленную кровать с пятнистым бельем. Девушка стукнула массивным запором и повернулась к цыгану лицом, но не сделала ни шагу. Взгляд ее был приметливый и равнодушный.

Драго, не вставая, стянул сапоги и только тогда посмотрел в ее сторону:

– Тебе сколько лет?

– Двадцать два.

– Старуха. Жизнь любишь?

– Могу любить, а могу и нет.

Он поманил ее пальцем, но она сперва затушила керосинку. В маленьком окне была безлунная ночь. Зашуршала одежда.

– Чего ты копаешься?

Она – уже голая – прильнула к нему, не зная, как ему больше нравится, и поэтому не решаясь прижаться крепче – просто прилегла, сбоку, на краю.

– Лампу-то зажги. Зачем погасила?

– Я стесняюсь.

– Вам нельзя стесняться. Зажги, я сказал.

Она исполнила. Ей на самом деле было все равно, а слова про стыд – цыган угадал – просто из кокетства; потаскухи любят корчить недотрог.

Драго привстал на локте и обвел ее белые изгибы ладонью – смуглой, цыганской.

– Смотри, – он провел еще раз. – Парно муй мэ чюмидав, а кало мэ на камам.

– Что ты говоришь? – она нервно засмеялась.

– Этой рукой, – он присвоил ее грудь, – я убил человека.