– А как же еще? – ответил брандмейстер машинально, не думая.

– По-моему, самое честное дело – самоубийство! – семинарист сказал и побледнел.

Раскрасневшийся от водки брандмейстер отечески похлопал его по плечу:

– Милый друг, вы еще молоды. Это у вас идет от мечтательности и нежности. Не хотите возюкаться – это ясно и всем знакомо, но не будете возюкаться – пойдете на дно! Захлебнетесь еще быстрее! А жизнь нужна, чтобы выскочить. Вы согласны? – обратился брандмейстер к есаулу.

Тот выплюнул семечку и сказал:

– Я служу Родине, мне все равно.

– Да вам просто спорить неохота, а так вы со мной согласны, – брандмейстер считал дискуссию завершенной, но семинарист пошел дальше.

– Может быть, вам и по нраву купаться в помоях, – сказал он гордо. – Но я грязь не люблю.

– Вы не поняли, юнга! – снисходительно пояснил брандмейстер. – Я тоже грязь не люблю. Я люблю жить! Жизнь! Назло всем!

Если бы кто-нибудь в этот момент следил за Драго, он бы заметил, как по его красивому смуглому лицу пробежала тень – мучительно-злая; ему было больно, кулаки сжались. Но никто не следил. А тихое бешенство было готово хлестнуть через край.

Брандмейстер смеялся. Семинарист окончательно спутался и сказал совсем не то, что на протяжении нескольких лет вынашивалось у него в мозгах с тайным трепетом и терпением. Он бросил брандмейстеру:

– Вы пьяны!

– Ну так и что же?! Я люблю жизнь! Всякую жизнь!

– Правда, любишь? – Драго просто шагнул вперед.

– Да! – подтвердил брандмейстер.

Удар кулака повалил его с ног. Из носа брызнула кровь. Брандмейстер заорал. Драго круто развернулся и пошел прочь.

Оба военных вели себя так, как будто цыган ничего не сделал.

– Что это с ним? – спросил есаул.

Антощ ответил:

– У него горе.