— Что ты, что ты… Это я просто так, к слову…

Дядюшка Иштван, однако, даже не представляет себе жизни без Эржи, а потому, хотя его и огорчают ее слова, он не подает виду, чтобы, чего доброго, не услышать еще худшего.

В тетушке Эржебет, напротив, укрепляется беспристрастное отношение к мужчине, которое свойственно женщинам в том возрасте, когда для них минет пора любви. И в этой старушечьей прозорливости бывший «большой человек», бессменный «председатель» иной раз оказывается просто блажным старикашкой, которого в прошлом окружали льстецы, да и по сей день стараются использовать в своих интересах лицемерные просители, но который по своей телесной немощи превращается в усохшего старого хрыча наподобие юродивого Власия.

Здесь уж ничто не поможет, даже если дядюшка Иштван по праву своего былого приоритета в добрую минуту любовно погладит жену по спине, по плечу, приговаривая: «Милая моя старушка, не хлопочи ты так, сядь, отдохни», а то старчески нежно поцелует ее в лоб или в редеющий пучок — «Ой, оставь, оставь, а то все волосы повылезут!» Тетушка Эржебет принимает эту ласку как некую фальшь, духовное лекарство, которым муж потчует ее оттого, что она уже не красива, как прежде, а мужчинам нужна только красота, даже таким дряхлым, как Иштван Йожа. Пусть не старается, она отлично понимает, что все это не более чем лесть. Ведь и лицо ее, и впадины вокруг глаз, и углы рта, в котором все меньше зубов, покрылись сетью мелких морщинок. Напрасно Иштван повторяет: «Не горюй, мать, ты для меня и с морщинками хороша, как сорок лет назад». (Сама Эржи для того только и поминает о своей старости, чтобы еще и еще раз услышать от Иштвана эту фразу.) Она и верит ему и не верит, но протестует лишь затем, чтобы услышать эти слова еще и еще.

Дядюшка Иштван между тем никогда не упускает случая доказать жене свою преданность. Он все делает для своей стареющей половины — греет крышку от кастрюли, чтобы приложить ей к больному месту, варит ромашковый отвар, кипятит воду, если у Эржебет судорогой сводит ноги. Она хотя и сильнее, здоровее его, но тоже, случается, недомогает, не может подняться на ноги, и Иштван растирает, массирует их, как полагается. (Какие красивые были когда-то эти колени, как упруги были бедра — хоть блох на них дави.) Для него и по сей день сохранили прелесть эти неутомимые руки и ноги. Но тетушка Эржебет стыдится их обнажать перед мужем, ведь они уже не такие, как прежде. И если Иштван вдруг попробует ее погладить, она гонит его прочь со словами: «Оставь, старый дурачок». Она знает — ноги женщины только до тех пор интересуют мужчин, пока красивы, — и потому не верит ему, а между тем это святая правда, что Иштвану по-прежнему дорога его милая Эржи, и ему больно подумать, что она начинает к нему охладевать.