Эти настроения поддерживают не только отцы духовные, которые, так сказать «по праву», боятся за души и за достояние своей паствы, но и местные вожаки партии мелких сельских хозяев и национально-крестьянской партии, которые тоже опасаются влияния на крестьян все чаще появляющихся на селе коммунистов. Тот, кто живет за счет неравенства между людьми, всегда стремится его сохранить.

Создается довольно неловкое положение, и Йожи это прекрасно чувствует. Лапша начинает развариваться, вся семья в сборе, даже подростков, которые чесали язык около церкви, пригнал домой зов здорового желудка — по воскресеньям они всегда завтракают наспех, к тому же ничего существенного — кружка кофе или молока, — а потому здорово проголодались. Хозяйка сидит как на иголках, пора бы и на стол подавать, но пригласить агитаторов к столу она не может — на них не рассчитывали. Не позвать — неудобно, как же это — мы будем есть, а они нам в рот глядеть? Но сказать им, как принято в таких случаях: «Просим покорно у нас отобедать» — тоже нельзя. Вдруг они примут приглашение всерьез, тогда стыда не оберешься: на всех еды не хватит. Если б они были свои, деревенские, тогда бы можно и пригласить — кто ж из крестьян не знает, что такое приглашение, как бы ни настаивали хозяева, всерьез принимать нельзя. Но бог весть кто они, эти агитаторы, может статься, они и приличий-то не знают.

А оно, кажется, так и есть. Вот извольте, столько времени прошло, а они все говорят, говорят, не хватает, видно, смекалки сообразить: «Пойдем-ка, друг, дальше, тут люди обедать хотят». Ведь семейство только раз в неделю и собирается вместе — за воскресным обедом. В будни каждый ест там, где работает, — в поле, на пашне.

Правда, большинство товарищей догадывались, в чем дело, и спешили убраться, но некоторых, слишком ретивых, Йожи приходилось незаметно толкать локтем, а порой и показывать глазами на дверь: пошли, мол, люди обедать собрались.

Выходило, что напрасно выезжали они из Пешта чуть свет. Все утро приходилось убивать на беседу с немногочисленными сельскими коммунистами или слоняться без дела, переговариваясь между собой. Только во второй половине дня удавалось провести кое-какую просветительную работу.

Но даже и тогда они успевали сделать значительно меньше, чем рассчитывали сами, и гораздо меньше, чем надеялись в партийном комитете завода, — в тех селах, где было вино, из-за того, что оно было, а там, где его не было, из-за того, что не было. Ну какой крестьянин не пошлет в корчму за вином? Нельзя же уронить себя в глазах гостя! Вот и получалось, что там, где агитаторов угощали, много времени пропадало даром — не станешь же рассуждать о политике, когда полагается хозяйское вино хвалить; там же, где не угощали, у хозяев портилось настроение и разговор не клеился — они упорно молчали, думая о том, что гости их презирают, как последних скряг. Еще бы! Вон у них, хозяев, полный двор всякой живности: куры клохчут, петух голосит, утки крякают, гогочут гуси, в хлеву поросенок заливается, кабан похрюкивает, овцы блеют, теленок выводит свое «му-у-му». Ну на что все это, как не на то, чтобы зажарить и съесть? Им-то, городским, невдомек, что нам на это приходится жить, одеваться и налоги платить…