Йожи вздохнул с облегчением, когда пришло время закрывать ресторан и можно было наконец уйти домой. Его даже не огорчило, что пришлось вызвать такси — ночью трамваи ходили очень редко. Домой, домой, во что бы то ни стало! И больше в такие места ни ногой, чего бы это ему ни стоило, все равно.

Что означало это «все равно», Йожи не отдавал себе отчета, но в глубине души уже окончательно и навсегда определилось то чувство, которое шевельнулось в нем во время танцев: эта женщина, может быть, вовсе и не ему принадлежит.

К счастью, больше ничего особенного не случилось. Под обычный в таких случаях галдеж, с непристойными шуточками и смешками, вся компания вывалила из ресторана на улицу, а затем, еще немного погорланив вместе и похохотав, после бесконечных прощаний наконец разошлась. Йожи не дал Ибойке заснуть в такси и кое-как дотащил ее до квартиры, стараясь, чтобы привратник не заметил, что жена стахановца мертвецки пьяна. Йожи не знал, что у привратника на этот счет особенно зоркий глаз, — да к тому же дом и так кишит сплетнями, какая у Майороша жена и какие приятельницы к ней ходят. Запах ликеров распространяется быстро.

Постель Йожи приготовил сам. Ибойку в комнате окончательно развезло, и Йожи пришлось ее раздеть. Потом он вошел в комнатушку, где спала дочка, поправил одеяло и поцеловал ее в лобик. Сердце его мучительно ныло, горло сдавили рыдания. Он смотрел на девочку так, будто она в этот вечер осиротела, потеряла мать.

«Нет, нет, не позволю! Теперь я ей покажу. Слишком уж был я мягок, слишком добр, слишком глуп!»

С этой мыслью Йожи улегся в постель, но до рассвета проворочался с боку на бок, а утром побежал на завод — он работал в первую смену.

12

12

С этой ночи туман стал все быстрее рассеиваться, и Йожи начал различать, что творилось вокруг него. По-новому увидел он и прошлое. Он припоминал теперь, что и раньше подмечал иногда в поведении жены какую-то порочную расслабленность любовных ласк, извращенную похотливость, бессвязность и неправильность речи. Конечно, виной тому были ликеры, а он-то приписывал все головным болям и женской переменчивости, хотя нередко улавливал в дыхании Ибойки смешанный запах вина и сигарет.

И прежде, в угаре любви, некоторые ее привычки не нравились Йожи, но теперь, когда сердце его начало остывать, когда его то и дело охватывало ощущение мучительной тоски или гнетущей пустоты, они стали для него невыносимыми.

Он ненавидел теперь даже те повадки жены, которые прежде ему нравились. Раньше, например, когда Ибойка, присев на край низкой кровати, надевала чулки и, натянув упругий шелк до колена, с наслаждением проводила ладонью по изящной ступне, крутому подъему и дальше, по круглой икре, — жест этот был так очарователен, что Йожи с трудом удерживался, чтобы не обнять ее. Нынче же это движение оставляло его равнодушным и даже вызывало неприязнь, а белые полные ляжки будили не желание, а отвращение. Теперь он не терпел ни ее жестов, ни манер, ни духов.