И в приёмной увидел я девочку, что в день премьеры попросила пропустить её к любимому креслу.

Девочка (…как же окликнули её, из ложи? Ира?..), отбрасывая привычным и рассерженным движением головы очень длинные, русые волосы, работала, глядя не в клавиатуру, а в лежащий рядом текст, на машинке.

Через несколько мгновений (три строчки…) она почувствовала взгляд мой, подняла глаза, и улыбнулась.

– …Здравствуйте, Ира.

– Здравствуйте, – нарочито низким, в звучании улыбки, и чуть-чуть игрушечным голосом. (Чёрт её знает, её улыбку, её тайну, её умение так искренне и с доверчивостью улыбнуться человеку незнакомому… Но от её улыбки всегда мне, в дальнейшие годы, делалось легче жить; жить: в удовольствии…)

– Вы всегда так улыбаетесь незнакомым?

– Я вас знаю. Вы были очень добры, – глядя чуть исподлобья, и с той же улыбкой, и прядь русых волос, тяжёлых, касалась её губ… – хоть и злились, ужасно, на меня; но пропустили меня к любимому моему креслу.

…Хрипловатый, и невероятно чарующий голос; а ведь годиков ей уже много, годиков двадцать семь, мельком подумалось мне: её голос, и её интонация; голос взрослой и умной женщины: взрослой не очень весёлым умом… а загадочность низкого голоса, и улыбки, приветливой, в нём, и бурчанье, балованное, игрушечного медведя? много лет мне потребовалось, чтобы хоть что-то понять в этой женщине, на которой я чуть не женился…