И отчетливо увидел намеченное утро: нежный холод, голуби, сизая хмурь, чернота и ржавчина скверов в сизом небе, и я иду в театр.

Завлит, мой добрейший друг, мы с ним пили несколько раз, и он очень любил меня за то, что я ни разу не предложил ему мою пьесу, проведёт меня за кулисы: или где там у них делают, из крашеных досок и тряпок, хрустальные и в позолоте королевские дворцы.

Я не очень понимал, для чего Мальчику это тяжёлое и не внушающее уважения занятие. Чёткого сценария встречи с Мальчиком я не имел… может, выпьем с ним по чуть-чуть; он мне был интересен.

…Утром случилась неожиданность: я увидел, что Город весь заметён сырым снегом… зима: не учтённая мной случайность, которая, как я чувствовал, может многое изменить.

Сырой снег изуродовал Город: всё стало белым, чёрным и грязным. Вот и зима, зима, бормотал я, уже в зимних и нехороших сумерках, торопясь по мокрому снежку, по вечерней слякоти в театр, и чувствуя, что теперь идти в театр вовсе и не нужно (…к вечернему этому часу я уже знал, что остался жить без копейки, и что зима будет и непривычной, и нелёгкой; и задуматься о жизни моей ещё не умел), зима, бормотал я, худо дело, худо; это же зимовать нужно… мальчик! в морскую пехоту его! и даже спину у меня передернуло: когда вспомнил я звериный холод и ледяной неуют в первый, зимний месяц моей военной службы.

В театр я пришёл расчётливо к пяти часам вечера, когда утренние репетиции уже кончились, актёров в театре нет, и к вечернему спектаклю только начинают ставить декорации.

Вахтёрша при нижнем фойе куда-то отлучилась, заварить, что ли, чай, и я легко (…как юный бог, с крылышками взамен шпор…) взбежал по широким, мраморным и очень чистым ступеням (…и не задумавшись даже, отчего они чистые), и из нижнего, мраморного, фойе, привычно влево, в неприметную лестничку, и, по ступенькам паркетным, вверх: к беззвучности ковров режиссёрского управления…

Ковровая дорожка в режиссёрском управлении беззвучными делала шаги, и тишина и полутьма здесь никак не отвечали даже тихому часу меж утренней и вечерней кутерьмой.

В тишине: уверенно, с непреложной стремительностью звучала пишущая машинка, с частым лёгким звоночком, рука опытной и безразличной к любому тексту машинистки.

Из приёмной главного режиссёра мягкий свет лампы ложился в тёмный, безжизненный коридор, на зелёную ковровую дорожку.