К счастью, распоряжение об оборонительной войне было объявлено лишь на 1843 год. Кавказские вожди воспользовались тем, что подтверждения его не последовало, и попробовали возвратиться к прежней своей тактике. В апреле 1844 года князь Аргутинский, действовавший в Кумыке, разбил близ селения Марги мюридов, которыми предводительствовали знаменитые наибы Шамиля – Кибит-Магома и Хаджи-Мурат. Сам Шамиль был разбит у аула Эндери полковником Козловским. В июне у аула Гиллы Пассек с полуторатысячным отрядом разгромил 20 тысяч горцев.
Однако эти погромы не останавливали гордившихся своими недавними успехами горцев. Совершенно неожиданно на Лезгинской линии восстал покорный до сих пор султан елисуйский Даниель-бек, и для рассеяния мятежников понадобился значительный отряд, который под начальством генерала Шварца прошел в Елисуй и овладел главным его аулом, принудив Даниель-бека бежать к Шамилю.
Вообще с возвращением к прежнему характеру войны успехи русских становятся все заметнее и заметнее. Вновь был покорен Даргинский союз (Акуша), на реке Аргуне явилось укрепление Воздвиженское, которым была начата новая Чеченская линия, и вот, когда положение русских войск стало несколько поправляться, пришла радостная весть, что государь, увидав необходимость сосредоточения власти на Кавказе в одних руках, обратил Кавказский край снова в наместничество и званием наместника облек старого кавказца, человека испытанных военных и административных способностей, генерал-адъютанта графа М. С. Воронцова. Это имя говорило Кавказу о том, что пойдут иные порядки и борьба с Шамилем не будет носить тот беспорядочный, неустойчивый характер, которым она отличалась до тех пор.
Воронцов
Воронцов
Имя Воронцова должно быть столь же священно для Кавказа, как и имя Ермолова. В. И. Немирович-Данченко в одном из своих сочинений, посвященных Кавказу, говорит, что Воронцов явился сюда истинным Геркулесом. Это была не только твердая воля, но и воля творческая. Он не знал слова «невозможно», но вместе с тем умел убеждать, не нуждаясь в жестокости. Всегда спокойный, изящно вежливый, он умел выше всего ставить человеческое достоинство. Скромный в своих личных требованиях, Воронцов никогда не принижал своих подчиненных, чтобы тем лучи славы сосредоточивать на себе одном. На похвалы государя он обыкновенно отвечал, что это сделано не им, а таким-то и таким-то. Служба при нем теряла свой бесцветный казенный характер и делалась не простым отбыванием принятых на себя скучных обязанностей. Каждый отдавал ей все свои силы и способности, вносил в нее лучшие стороны своей личности. С легкой руки Воронцова боевое товарищество Кавказа приняло рыцарский характер, которому так удивлялись впоследствии. За его столом, в его кабинете, в его залах не было ни начальников, ни подчиненных – встречались только братья по оружию, слуги одного и того же дела, величием которого они были проникнуты. Он был доступен всем и каждому, и все-таки престиж власти возрос при нем до недосягаемой высоты. Воронцов гнушался мер, вызывавших ужас; зато в его распоряжении были средства, привязывавшие к нему души и сердца. С Воронцовым никто не чувствовал себя жутко, неловкость и робость первых мгновений скоро проходили, и оставалось одно только уважение. Его не боялись, потому что он понимал недостатки людей и умел прощать их ради их достоинств. Его глубокое и разностороннее образование избавляло его от обычных ошибок бездарностей. С ним легко работалось, ибо каждый и в нем видел неутомимого работника. Это был человек, являвшийся противовесом Шамилю. Великого имама выдвинула отжившая свой век дикая мощь Чечни и Дагестана, Воронцов явился на Кавказ представителем и делателем цивилизации. Он создавал в то время, когда его противник стремился к разрушению. Он принял Кавказ в развалинах, оставил его обновленным на новый не азиатский, а европейский лад.