— Глянь, Володя, наш «цурипопик» попал!

— Чего?

— Попал — говорю!

А на перроне разыгрывалась сценка в духе Рабле.

Батюшка вышел на остановке из вагона — и прямиком к близлежащему киоску. Затоварился бутылкой и уже устремился в вагон, дабы заправиться под завязку. Но тут его перехватила проводница. Состоялся эмоциональный диалог. В итоге шустрая хозяйка вагона отобрала у гиганта его соску. И торжествующе заявив: «Когда доедете до места, тогда и получите», — унесла ее к себе в служебное купе. Тут поезд, готовясь тронуться, с грохотом дернул состав. А сокрушенный Давидом в железнодорожной форме Голиаф растерянно поплелся на свое место.

Перед их станцией проводница заботливо предупредила:

— Вы, мальчики, выйдите ко входу пораньше. Стоянка две минуты. Если он, — она кивнула головой на соседнее купе, — не дай бог, застрянет со своими баулами, вы не успеете выйти! Лучше уж вам быть первыми и спрыгнуть.

Так они и сделали. Вылезли первыми на пустынный перрон. И принялись звонить родственникам Озерова, которые где-то замешкались на подъезде. Стояли в ожидании и наблюдали выгрузку «цурипопика» из вагона.

Сначала два крепеньких мужичка вынесли баулы. Потом, поддерживаемый под толстые бока, задом выполз на лестницу, держась за поручни, и он сам. Его тут же бережно сняли со ступенек сопровождающие. И… посадили в инвалидную коляску, которую под изумленные взоры приятелей покатили по перрону. А матушка, которая тоже приехала встречать и руководила всем процессом, в это время бережно укутывала на ходу одеяльцем колени «болезного».

Дубравин с Озеровым переглянулись. Заржали. И, подхватив свои скудные пожитки, двинулись следом. Прошли те времена, когда каждый человек в рясе вызывал огромный пиетет у Дубравина. Он давно уже понимал, что в церкви полно разных, самых обычных людей. И уже не ждал, не роптал, не возмущался. Принимал все спокойно.

В конце перрона у выхода их ждали родичи Володьки Озерова.

Дубравин с интересом вглядывался в лица. Он пытался угадать племянницу — девчонку Наташу, которую помнил тринадцатилетней. Когда он приходил к Володе в гости, она, спрятавшись где-то за занавеской, как зачарованная, глядела на него, не отрываясь. Может быть, он был ее первой любовью? Кто знает? Он ведь тогда был рубаха-парень. Семнадцать лет. Влюблен в Вовкину сестру. Какое ему было дело до нее — мелкой, тринадцатилетней шмакодявки.

«Ах, вот, кажется, она. Статная, черноволосая. К ней тянется обниматься Вовуля. А кто это рядом? Да это же ее младшая. Точная копия матери в юности. Все повторяется на этой планете. Кроме нас самих».