Галинка тихо улыбалась, а Косорукова натурально насмешливо лыбилась:

— Ну что, узнаешь ее?

Дубравин только выдохнул. Подошел, поздоровался. И о чудо! Он ничего не почувствовал! Больше не стукнуло в ребра, не заколотилось его сердце. Не вспыхнул огонь, как говорится, в чреслах. Он остался спокоен. И разум его даже не замутился, не откликнулся какими-нибудь горячечными воспоминаниями о прошлом. Все прошло. Исчез этот морок. Этот запал и восторг. Видно, любовь к Людке, к семье излечили его наконец от этого недуга. Он даже удивился этому своему спокойствию. И на всякий случай, чтобы проверить, наклонился через стол и чмокнул ее в теплую, такую домашнюю щечку. Тишина. Занавес.

Обойдя строй, Косорукова предусмотрительно посадила его на противоположный конец стола. Рядом устроился Вовуля Озеров. Дубравин ткнул его локтем под ребро:

— Ну ты и сволочь! Молчал всю дорогу. И давно она здесь?

Вовуля дурашливо усмехнулся и так же заметил:

— Сюрприз!

И банкет покатился дальше чинным и благородным образом. Ракиш повел общество к очередному тосту:

— Мы уже выпили за наших дорогих ушедших учителей! За тех, кого нет с нами…

Дубравин ожидал, что он предоставит слово вновь прибывшим, но хитрый аким района, видно, сильно поднаторевший в искусстве тамады, решил по-иному. Он начал давать слово для тоста с дальнего от него конца стола. И у Дубравина появилось время прийти в себя. И аккуратно разобраться во всем происходящем. Шурка наполнил бокал. Ткнул пару раз вилкой в салат оливье. Понял, что вино так себе, а закусь слишком жирная. И решил не есть и не пить, чтобы не сорвать поджелудочную. Все вроде было в порядке. Любовная горячка прошла, но что-то еще оставалось там, на самом донышке души. Он краем уха вслушивался в тосты, а сам пытался разобраться: что же все-таки сохранилось? Радость, удивление, разочарование, желание блеснуть?

И на последней минуте очередного тоста он догадался, что за горечь осталась на дне души, как на дне бокала. Их сын. Георгий. Он уже взрослый. И они с ним не общаются. И это постоянно грызет его столько лет, столько зим.

«Спрошу у нее», — подумал Дубравин, дослушивая еще одну здравицу. И машинально пригубил невкусное казенное вино.

А тем временем «отцветшие розы», как окрестил он своих одноклассниц, что называется, приступили к самоотчетам:

— Я закончила школу, поступила в педагогический институт, вышла замуж…

— У меня трое детей! Двое внуков. В общем, все в моей жизни хорошо!

— Так давайте же выпьем за всех нас, чтобы у нас все было хорошо! И чтобы на земле был мир! — как под копирку, говорили они.