Я пошел в «Публиканов», неся неоконченную главу в папке под мышкой и утешая себя тем, что писатели проводят в барах не меньше времени, чем за рабочим столом. Писательство и выпивка всегда идут рука об руку, как виски и содовая, уговаривал я себя, входя в передние двери. Дипьетро действительно был там, сидел на Бульваре, а рядом, на Парк-Плейсе, дядя Чарли.

– Прекрасный мой племянник, – воскликнул он, целуя меня в щеку. Похоже, он уже изрядно нагрузился.

Быстрый Эдди тоже сидел в баре, вместе с женой, Агнес, которая работала у Луи официанткой. Она пила свой обычный ирландский кофе (Агнес и не подозревала, что бармены наливают ей кофе без кофеина, «чтобы не стимулировать врожденную болтливость», по выражению дяди Чарли). Быстрый Эдди вспоминал, как поставил на Агнес в споре, что она обгонит дядю Чарли на беговой дорожке. Быстрый Эдди утверждал, что Агнес станет носиться вокруг дяди Чарли кругами, а дядя Чарли поклялся, что пустит себе пулю в голову, если не сможет одолеть эту «курильщицу с заплетающимися ногами», так что они отправились на стадион возле старшей школы, и половина бара последовала за ними. Агнес, с накинутым на плечи полотенцем, затушила сигарету за мгновение до того, как Быстрый Эдди пальнул из стартового пистолета. (Каким образом у Быстрого Эдди оказался с собой стартовый пистолет, никто почему-то не спросил.) Дядя Чарли перегнал Агнес, но жестоко за это поплатился. Он валялся на траве, его рвало, и еще несколько дней он не мог прийти в себя.

Я подумал, что записать эту историю будет проще, чем «Странников». И сделал пометку на салфетке.

Питер, бармен, увидел, что я пишу. Из всех барменов в «Публиканах» он был самым добродушным. Будучи лет на десять старше, Питер относился ко мне снисходительно, как старший брат, который чувствует, что я что-то натворил, но еще не знает, что именно. У него был мягкий голос, мягкие карие глаза, мягкие темные волосы, но какой-то твердый внутренний стержень – честность? искренность? – отчего люди всегда поворачивались в его сторону, стоило Питеру заговорить. Даже когда он был полностью счастлив – а я не раз видел, как Питер смеялся до колик, – в облике его сквозила грусть. Если Питер заглядывал тебе в глаза, пусть и с улыбкой, ты словно слышал его мысли: Мы по уши в дерьме, пацан. Не будем обсуждать этого сейчас, да и вообще, не стоит погружаться в детали, но, не буду врать, мы по уши в дерьме. В баре, полном громогласных и обаятельных мужчин, Питер держался очень тихо, отчего казался еще привлекательнее.