Не говоря больше ни слова, Монгол протянул руку. Она была теплой, сухой и морщинистой. Илья поднялся, стараясь не глядеть на лицо старика.

Вокруг все еще кричали и шумели. Начались уроки, и многие, забыв уже о драке, входили в классы. Кротов готов был расплакаться от стыда, но держался, чтобы не дать врагам повода для радости.

Как Илья подошел к дверям класса и как в руке его снова оказался испачканный рюкзак, он не помнил. Заходя вместе с толпой в кабинет, мальчик находился словно в забытьи. Одноклассники, как пингвины, раскачивались перед ним из стороны в сторону.

Скоро все двери закрылись. Некоторое время из классов слышался приглушенный гул, и наконец в рекреации наступила полная тишина.

Молчало и пианино.

Еще одна перемена прошла, а жизнь продолжалась.

Озеров

Озеров

– Кирилл Петрович! Кирилл Петрович! – Люба первой ворвалась в класс. За ней ввалилось еще пятеро. Процессию замыкал побледневший Кротов с выпученными глазами.

– Что случилось?

Дети, конечно, вместо вразумительного ответа начали кричать все разом, размахивая руками и перебивая друг друга.

– …Тугин…Урбанского… – разобрал Озеров отдельные слова, – …ножом…кровь.

Молодой человек вскочил со своего места и побежал, увлекаемый детьми в коридор.

– Где они? – спросил он у Ильи, стараясь перекричать шум.

– В соседнем кабинете! – ответил фальцетом мальчик.

Когда они вошли, Тугин бросился прямо перед Озеровым и, дергая его за рубашку, пролепетал:

– Простите меня! Простите! Я не хотел! Мы просто играли, это была шутка!

Урбанский стоял в дальнем конце класса под фикусом и с геройским видом истекал кровью.

Вокруг него мельтешили дети – вся их деятельность сводилась к тому, что они разглядывали капающую кровь и удивленно охали и ахали. Урбанский, даже раненный в руку, не утратил своей самодовольной ухмылки.

– Волноваться не надо, Кирилл Петрович, я сам виноват. Мы действительно немного заигрались.