Долго и тяжело Герхард смотрит на них:

– Ну и что же мы теперь будем делать, господа энкаведы?!

Кауфман закуривает короткую трубку, эвенкийскую.

И выходит на крыльцо.

Костя хрипло говорит Сталине:

– У меня есть золото… Я намыл по ручьям. Возвращайся ко мне. Ты его все равно не любишь. Настю я в обиду не дам. И Егорка будет жить с нами. Не пропадем.

Сталина зябко кутается в пуховую шаль.

– При чем здесь золото, Костя! О чем ты говоришь… Он спас меня и Егорку от смерти.

– Расскажи, какой он?

– Кто?

– Егорка.

Сталина улыбается.

– Ну какой?! Упрямый. Брови на лбу черные, сросшиеся. Чалдон – он и маленький чалдон! Про тебя я ему уже рассказала. Два дня ходил смурной. Но Герхарда по-прежнему зовет отцом.

Через месяц Костя уходит из домика мерзлотной станции. Он идет, прихрамывая, опираясь на палку. Нога срослась кривовато, и теперь Костя – колченогий. Так в его шахтерском поселке, на Ургале, мальчишки дразнили хромых фронтовиков. Ничего! Товарищ Сталин был сухорукий, а он будет – колченогим. Костя знает, что Сталина любит его и такого.

Сталина вышла Костю проводить. Обнимает за шею, шепчет:

– Когда придешь?

Костя недолго думает.

– Когда его не будет дома, ставь на окошко герань. Я издалека, из распадка, в бинокль увижу. Хоть завтра приду! – Он смеется: – Доковыляю… Дойти не смогу – приползу! Теперь так всегда будет.

И крепко, в губы, целует Сталину.

Костя сильно спешит. Он подходит к тому месту, где кулёмка сбила его с ног, а река подхватила и кинула на камни. Старательский лоток лежит на берегу, кверху дном. Ручей не унес его, а выбросил на берег. Ступня ноет, но Костя так устраивается на камнях, что нога не мешает ему. Для этого приходится присесть на валуны, чуть ли не в воду. В торбозах хлюпает. Студеная вода в ручье, такая же, как и месяц назад.