Город был окружен водой и горами, защищен от солнца садами – и вот уже кажется, что это – настоящая Утопия. Представляется, что все это, да еще и весь остальной мир в придачу – твое. Костантинийя стала Аль-Махмийей, или Аль-Махрусой, т. е. «хорошо защищенным городом» – от напастей ее хранил Аллах, а от несправедливостей – султан{681}. Какую бы веру ни исповедовал его правитель – язычество, христианство или ислам, – во все времена те, кто стоял у кормила власти в Стамбуле, были уверены в своем земном и божественном могуществе.

Глава 54. Один бог на небесах, одна держава на земле 1453 г. (856–857 гг. по исламскому календарю)

Глава 54. Один бог на небесах, одна держава на земле

^{1453 г. (856–857 гг. по исламскому календарю)}

И вот, когда свирепейший из турок уже захватил Египет с Александрией и всю Восточную Римскую империю… он начнет зариться не только на Сицилию, но и на весь остальной мир.

Мир больше не мог вынести, чтобы на небе было два солнца.

Рассказывают, что когда Мехмед II вошел в Константинополь и отправился в Софийский собор, он нес перед собой меч пророка Мухаммеда и взял город именем Аллаха. Первым делом Мехмед направился именно в храм Божественной Мудрости, который сейчас официально называется Айя-София (Ayasofya – транслитерация с арабского). В собор внесли молитвенные коврики, якобы принадлежавшие самому пророку Мухаммеду, и под теми самыми переплетенными инициалами Юстиниана и Феодоры прозвучали слова первой пятничной молитвы армии завоевателей. Путь на пятничную молитву в храм Айя-София и другие главные мечети впоследствии стал одним из самых красивых еженедельных событий в этом мусульманском городе – тут смешалась и набожность, и религиозная зрелищность. Эта традиция поддерживалась в течение пяти столетий, вплоть до 1935 г. (и, как ни странно, она еще вполне может ожить). Мехмед явился в Константинополь не только как завоеватель, но и как «властитель сражающихся за веру», или «gazi of gazis».

И вот встает животрепещущий вопрос: как изменился Константинополь со сменой имени его Бога? Османы тут же начали относиться к Костантинийе (по-прежнему обращаясь к ней, как к одушевленному лицу) как к городу, который всегда по праву принадлежал Аллаху, а теперь попросту вернулся к своему хозяину{684}.

Западные источники того времени оплакивали захваченный Константинополь: «Город пустынный, мертвый, бездеятельный, опустевший, беззвучный, не имеющий прежнего вида»{685}. Другие же обращали внимание на необычайную энергию и рвение, с какими Мехмед II взялся за свой новый городской проект: «за город и его заселение, за возвращение к былому процветанию»{686}. Уже очень скоро Турсун-бей, османский чиновник и историк из Бурсы, состоявший при Мехмеде во время осады, заявлял, что Стамбул – «процветающий, разукрашенный и упорядоченный город».