Другим своим отличием от Собуля, Рюде, Тенессона Кобб называл перемещение акцента с целей и организационных структур народного движения на «тип ментальности и поведения». К такому повороту он обнаруживал склонность изначально. «Санкюлотерия не была классом», – утверждал Кобб, и это не совокупность слоев «городского общества XVIII века». «Это – продукт революции», и это «скорее политическая позиция, определенный моральный подход к политическим проблемам, чем социальная общность»[1170]. Критическое отношение Кобба к тому, что он называл «социологией», позже обострилось, направив его эволюцию в сторону исторической антропологии.

В основе разрыва Собуля с Фюре, по мнению Клода Мазорика, «лежало, прежде всего, недопонимание»[1171]. Я очень сомневаюсь, что можно объяснить недопониманием критику взглядов Фюре или поздних работ Кобба советскими историками. Далин и Адо хорошо понимали, что английский историк предлагает иную парадигму «народной истории» революции, но не были готовы ее допустить как альтернативу. И бабувистика Далина, и крестьянские исследования Адо были проникнуты отождествлением «народной истории» революции с революционной историей народа, иначе – с революционной традицией. Следуя этой логике, Адо исключил из первого и второго издания своей капитальной монографии контрреволюционные выступления французского крестьянства, притом что считал их не менее значительным явлением. Время для исследовательского постижения Вандеи тогда еще не пришло.

Трактуя «народную историю» как историю борьбы народа с его угнетателями, советские историки превратили изучение революции в иллюстрацию решающей роли масс в историческом процессе. Важнейший постулат исторического материализма выявлялся в категории «народного движения», которая, в свою очередь, приобретала не только методологическое, но и аксиологическое значение. В послевоенной[1172] советской историографии Французской революции «народное движение» стало восприниматься как постоянно действовавший институт, наделенный неизменными и слабо дифференцированными в социальном отношении атрибуциями.

Этот институт изображался главным двигателем и самостоятельным, наделенным одушевленностью историческим субъектом. «Мощное народное движение властно ставило вопрос о дальнейшем развитии революции; оно также недвусмысленно указывало и путь, которым следовало бы идти (курсив мой. – А.Г.)»[1173], – так определял Адо ситуацию, возникшую на рубеже 1792/93 г., и путь, приведший к революционной диктатуре.