Под влиянием «ревизионистской» критики советский историк в 80-х годах высказался за дополнение подхода к революции «снизу» изучением позиции «верхов» – дворянства и буржуазии. В отчете об историографической конференции 1983 г. читаем: «А.В. Адо, отметив научную ценность традиционного для советской и зарубежной марксистской науки интереса к народным движениям, левым идейно-политическим течениям (якобинизму, уравнительству, утопическому коммунизму и т. п.), подчеркнул необходимость исследования роли дворянства и буржуазии в революции»[1174].

Между тем критику со стороны Кобба Адо так и не воспринял. И в переиздании своей монографии остался верен трактовке крестьянской истории революции как истории крестьянского (революционного) движения. Очень важно, думаю, что вступление Адо в полемику с Коббом – через 8 лет и на излете идеологической кампании – совпало с подготовкой второго издания монографии. Могу предположить, что побудительным фактором для Адо сделались размышления по поводу переиздания. В 80-х годах крестьянская революционность рассматривалась в мировой науке уже не так, как в 60-х, в пору дискуссии Мунье с Поршневым и выхода в свет первого издания книги Адо.

Я имею в виду не идеологическую сторону, заостренную в полемике с Коббом, а эпистемологическую, конкретно поворот от социальной истории к исторической антропологии, от классов к общностям, от структур к ментальностям. Пытался я обратить внимание Анатолия Васильевича в эту плоскость, приносил ему свои первые историографические работы по «peasant studies», бурно развивавшемуся тогда в англоязычной литературе междисциплинарному направлению исследований. А.В. остался равнодушен к крестьяноведению, хотя сомнения, видимо, были, судя по тому, что, делясь впечатлением от моей рецензии[1175], сказал: мне бы пришлось писать совершенно новую работу. Это правда.

Юбилей 200-летия Французской революции совпал у нас с Перестройкой, которая стала эпохальным явлением в том числе в научной жизни. Подготовка начиналась еще по прежним доктринальным канонам, а завершалась уже в свете «нового мышления»[1176]. Был, как следовало ожидать, поток статей, сборников и иных публикаций. Был задуманный в качестве компендиума достижений советской историографии мемориальный фолиант «Великая французская революция и Россия» на русском и французском языках, выпущенный издательством «Прогресс» прямо к юбилею (1989).

Но мне хочется остановиться на вкладе «школы Адо» в виде серии изданий, подготовленной историческим факультетом Московского университета по инициативе Адо и преимущественно силами его учеников[1177], а также капитальной хрестоматии, наиболее полного издания документов Революции в СССР[1178]. Среди монографий выделялось, естественно, второе издание труда Адо, переведенного спустя десятилетие – очевидная иллюстрация запаса историографической прочности! – на французский и немецкий языки[1179].