Можно даже почти с чувством ностальгии вспоминать то время двадцать лет назад, когда казалось, что Большой Брат – это шутка и Оруэлл «выиграл». Это было время авторитарного национализма, правого популизма, обилия дезинформации и потери веры в либеральную демократию. В такую эпоху скидывать со счетов Оруэлла и его роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» было непросто. Впрочем, в наши дни в Китае, в котором установлена самая жесткая цензура, в сети нет упоминаний об Оруэлле и его книгах.

Можно сказать, что Оруэлл был одновременно слишком оптимистичным и пессимистичным. С одной стороны, Запад не пал жертвой тоталитаризма. Глобальной экономикой движет консьюмеризм, а не бесконечная вой на. Оруэлл не смог предугадать то, насколько живучими окажутся расизм и религиозный экстремизм. Он не мог представить себе, что обычные люди с таким же энтузиазмом воспримут двоемыслие, как и интеллектуалы, и это произойдет без пыток и террора. Люди сами захотят поверить в то, что два плюс два равняется чему угодно.

Роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» поднимает несколько важных тем, и в зависимости от того, что волнует людей в ту или иную эпоху, на первый план выходит та или иная тема. В эпоху холодной войны в романе видели предупреждение о тоталитаризме. В 1980-х в романе нашли предупреждение об опасностях технологий. В наши дни в романе актуальны вопросы защиты правды. В конце первой недели президентства Трампа Адам Гопник в The New Yorker извинился за то, что раньше считал прогнозы Оруэлла слишком неактуальными: «Наша эпоха напоминает нам то, в чем Оруэлл был прав, – тоталитарная система строится на часто повторяемой лжи, и о том, что борьба с ложью становится не просто более опасной, но и более утомительной, чем ее повторение… Не предполагается то, что люди должны верить в эту ложь, предполагается то, что они должны быть ею запуганы. И эта ложь касается не просто отдельно взятых фактов, это сумасшествие является сознательно брошенным вызовом представлению о том, что является здравым»⁶³. И это возвращает нас туда, откуда мы начинали, в те времена, когда Оруэлл был в Испании. Эссе «Вспоминая войну в Испании» за последние три года цитировали, наверное, чаще, чем за предыдущие шестьдесят три:

Готов согласиться, что история большей частью неточна и необъективна, но особая метка нашей эпохи – отказ от самой идеи, что возможна история, которая правдива. В прошлом врали с намерением или подсознательно, пропускали события через призму своих пристрастий или стремились установить истину, хорошо понимая, что при этом не обойтись без многочисленных ошибок, но, во всяком случае, верили, что есть «факты», которые более или менее возможно отыскать. И действительно, всегда накапливалось достаточно фактов, не оспариваемых почти никем… Тоталитаризм уничтожает эту возможность согласия, основывающегося на том, что все люди принадлежат к одному и тому же биологическому виду… Все такие рассуждения конечной целью имеют оправдание кошмарного порядка, при котором Вождь или правящая клика определяют не только будущее, но и прошлое64.