Хотя миф, басня и т. п. и могли быть в действительности предшественниками современных литературных форм, они уже не будут в состоянии, не смогут выдержать соперничества тех новых, более совершенных приемов, которые использует печатная литература.

1972 г.

УОЛТЕР ЛОУЭНФЕЛС

УОЛТЕР ЛОУЭНФЕЛС

ПОЭЗИЯ КАК ИСТОРИЯ

Один журнал привел такое мое высказывание: «Подлинная революционность в современном искусстве—в новых взаимоотношениях с новой аудиторией», после чего редакторы попросили меня пояснить, как я это понимаю.

Фраза эта—отзвук услышанного мною от Сикейроса: «Искусство фресок заключается во взаимоотношении между настенной живописью и меняющейся аудиторией». Это—констатация факта. Проходя мимо фресок Риверы на Дворце правосудия в Мехико или Сикейроса в школе в Чиллане, вы стремитесь найти тот угол обзора, под которым на них надо смотреть. Динамизм в лучших работах Сикейроса определяется особым ракурсом восприятия им увиденного. Трудно подобрать позицию, дающую возможность увидеть во всей полноте те фантастические фигуры, которые он запечатлел на куполе Торгового дома. Вам необходимо специально к ним присматриваться.

История также подвержена меняющимся оценкам. Она всегда пишется заново, всегда обновляется для каждого последующего поколения раз в пятьдесят лет. И не всегда это более «правильная» история. («Это историческое сочинение,—заметил как-то Наполеон,—было хорошо двадцать лет тому назад и, возможно, станет таковым через двадцать лет, но сейчас оно неприемлемо»).

В историческом плане аудитория подвержена переменам, и не потому только, что, как сказал Гераклит: «Мы не можем дважды войти в одну и ту же реку». Аудитория не только меняется во временном аспекте, «горизонтально», но и в плане социальном, то есть «вертикально». Феодальных дам и господ более нет, вместе с ними исчезли и те формы эпоса, которые были порождены средневековым обществом.

* * *

Большинство из нас озабочены проблемами вчерашнего дня. Мы не представляем себе четко, какова сегодняшняя аудитория. Художник в наше время призван быть революционером, ибо в противном случае ему не удастся запечатлеть, в каком направлении движется мир. А та меняющаяся аудитория, которую он оценивал прежними мерками, на самом деле исчезла, словно крыса, фркнувшая в нору.

Думается, что эпитафией к большинству наших нынешних сочинений будет: «Почему прокисло вчерашнее пиво?» Мы мучаем самих себя и своих читателей проблемами, которые не носят революционного характера. Из этого отнюдь не следует, что наша ностальгия—неискренна или что наши лучшие сочинения оставляют нас равнодушными. Я сам готов проливать слезы по поводу вымерших реликтов прошлого.