У белого с черными пятнами петушка начал расти хвост, и он принялся задирать остальных. Единственный, кто не давал ему спуску, был его крошечный братик. Как Петька Большому Белому, он доставал ему только до груди, но ни разу не отступил, когда дело доходило до выяснения отношений. В конце концов петушки начали ссориться так часто, что их пришлось изолировать друг от друга. Разделили и курочек — двух бентамочек отправили с крошечным мальчиком, а трех белых курочек с его братом. Теперь у нас в живом уголке вместо одного загона стояло два, и мы, хозяева и работники этого заведения, вынуждены были либо стоять у порога, либо пробираться по помещению по стеночке.

Через две недели нам это надоело, и мы с огромным облегчением выпустили всех цыплят в общий загон, благо им исполнилось два месяца и они могли сами за себя постоять.

К тому времени Большой Белый и один из старых пестрых петухов умерли. Всем заправлял Петька. Второй, пестрый, петух держался в уголке, подходил к кормушке последним и почти не кукарекал. Старик медленно угасал, и помочь ему никто не мог. Но Петьке оказалось не под силу справиться более чем с тридцатью курами, и он удивительно миролюбиво принял своего подрастающего сына.

Петьке Второму, тому маленькому бентамскому петушку, повезло меньше. Вместе со своими подружками он оказался водворен в отдельную комнатку, где сперва содержались на карантине леггорны. Как выяснилось в первый же день, ростиком он уступал даже своему отцу — был размером всего с почтового голубя. Но гордый и нахальный. Он сразу решил, что вся каморка принадлежит ему раз и навсегда и с задорным и воинственным кудахтаньем наскакивал на всякого, кто рисковал к нему заходить. При этом не различал ни случайных гостей, ни тех, кто приносил ему еду. Пока человек менял в поилке воду, накладывал мешанку и подсыпал свежую подстилку, он топтался подле, выпячивал грудку, раскрывал крылья и косил глазом-горошинкой, готовый атаковать. Если к нему протягивали руку, он отходил бочком, высоко поднимая лапы, но если кто-то тянулся к его подружкам-сестричкам, реакция была прямо противоположной. Распушившись и сразу став вдвое толще, он с воинственным кличем кидался на человека, не обращая внимания на то, что не дотягивается даже до коленки.

Именно здесь он, почувствовав себя хозяином, впервые начал кукарекать. Сначала визгливые срывающиеся вопли, которые он издавал время от времени, никоим образом нельзя было принять за нормальное петушиное кукареканье. Петька Второй отлично это понимал и предпочитал упражняться без свидетелей. Только когда он решил, что получается вполне сносно, мы с ребятами получили возможность услышать его боевой клич.