* * *

На совещании у Александра II было решено дать отпор нахалам и занять позиции вдоль европейского берега Босфора с целью воспрепятствовать прорыву броненосцев адмирала Хорнби в Черное море. Но армейское командование знало, что осуществить подобную операцию оно не в состоянии по причине отсутствия в армии тяжелой артиллерии, единственно способной поразить бронированные махины. У царя мелькнула мысль о переправе за Дунай крепостной артиллерии из Керчи. Но как? По Черному морю, с немалым числом турецких броненосцев, к которым вот-вот на помощь могли прибыть английские? Или волоком по балканским кручам? Отвергать предложение венценосца не полагалось даже его брату, командующему. Поэтому великий князь Николай Николаевич, убежденный, что в ответ на предложение сдать позиции по берегу Босфора султан Абдул Гамид переселится на один из британских броненосцев, преодолел свое ранее несколько пренебрежительное отношение к дипломатическому ведомству и предложил возложить на него задачу достижения мира: «Я не считал себя вправе добровольно вызывать столкновение с Великобританией в то время, как нашей дипломатией делались всевозможные попытки по улаживанию затруднений и предотвращению пагубной для нас войны»[737]. Как внимательно командующий относился к переговорам Н. П. Игнатьева в Сан-Стефано, можно судить по одному мелкому эпизоду. Столкнувшись с упорным сопротивлением турок, Игнатьев решил прибегнуть к тактическому маневру, пригрозив прервать их. Он пошел за санкцией к великому князю, который еще нежился в постели в доме купца Дадиани. Услышав о задуманном, он, как был, в ночной рубашке вскочил с постели и учинил Игнатьеву разнос. Таково было настроение в главной квартире.

«Разрыв с Англией почти неизбежен», – телеграфировал царь своему брату 18 (30) марта. Николай Николаевич в ответ изложил свои сомнения – пришлось бы брать турецкие укрепления силой. Александр II не привык, чтобы ему возражали даже братья. 20 марта он в резкой форме повторил распоряжение. В тот же день командующий, торопясь и нервничая, набросал карандашом ответ: «Крайне огорчен твоею телеграммою от 20 числа утра, уверен, что ты никогда не сомневался, что я свято всегда исполняю твои приказания. Но исполнение обезоружения стотысячной турецкой армии и флота считаю положительно вещью невозможною». Идти против совести он не может. Через несколько дней последовали дополнительные объяснения. По условиям соглашения, турок надлежало предупредить за три дня о разрыве перемирия: «Мне необходимо было положительное приказание в.и.в. для перехода с едва установленного мирного положения к новым военным действиям… Разрыв с Англией последовал бы немедленно»[738].