Описывая это, я становился веселее.

Нет лучшего противодействия ужасному ощущению бессилия, хватающего современного человека за горло, чем неистовое воображение. Именно очарование воображения позволило в последние тридцать лет достичь успеха всем этим партизанам-оборванцам, это и желание выдержать испытание временем ради будущего. Именно недостаток последнего не позволил мне по праву совершить великие дела. — Ги Вандерхеге, «Моя эпоха», 198512

Нет лучшего противодействия ужасному ощущению бессилия, хватающего современного человека за горло, чем неистовое воображение. Именно очарование воображения позволило в последние тридцать лет достичь успеха всем этим партизанам-оборванцам, это и желание выдержать испытание временем ради будущего.

Именно недостаток последнего не позволил мне по праву совершить великие дела.

двенадцатом номере “Internationale situationniste” в сентябре 1969 года, — попросту заключалась в том, что они распознали и обозначили новые сферы осуществления восстания в современном обществе»¹³ — восстания против идеи этого общества о счастье, против идеологии выживания, восстания против мира, где каждое повышение уровня жизни означает повышение «уровня скуки», мира, чей язык настолько оскудел из-за своей собственной лжи, что малейший протест может стать тем «нет», который понятен каждому. «Столь многие люди сделали то, о чём мы написали, — писали ситуационисты в последний раз, — потому что мы описали суть того негатива, в котором жило множество людей до нас». Но если негатив, описанный ситуационистами, был чем-то вроде потаённого сокровища современной жизни («новый роковой Грааль», сказал Дебор в “In girum”), то ЛИ нарисовал карты.

СИ начал с объявления войны против старого общества — в первом номере “Internationale situationniste” культура была объявлена ходячим трупом, политика — вставным номером, философия — списком предрассудков, экономика — розыгрышем, искусство — достойным лишь разграбления, действующие законы — отказом от прав, свобода прессы — добровольным ограничением на разговор о реальном и возможном. Предпринятая писателями, живущими в полудюжине разных стран, эта атака была изощрённой и всеобъемлющей, соответствующей свежим новостям, танцующей с теорией и проиллюстрированной снимками моделей и купающихся красоток. С каждым новым номером, выходившим примерно раз в год тиражом в несколько тысяч экземпляров, отпечатанным скромно и всякий раз мерцающим различным металлическим оттенком обложки (№ 1 был золотым, № 12 — пурпурным), критика возрастала. С оголтелым упорством, как если бы люди из рациональных покупателей превратились в сумасшедших социологов, ситуационисты расшифровывали рекламные объявления в газетах, в кино, на станциях метро, затем они делали негативные образы из «рекламно-пропагандистских» фотографий с видами османизированных городов и горожан, вплоть до того, что снимку десяти тысяч китайцев, составивших собой гигантское лицо Мао Цзедуна, не хватало только подписи «Портрет отчуждения», чтобы обратить его на самое себя. Они занимались тем, что назвали «коррекцией прошлого», означавшей реконструкцию новой истории из забытых утопических экспериментов и утопленных в крови бунтов, вплоть до того, что недолговечные революционные советы Венгрии 1956 года и Берлина 1918-го становились похожими на единственную политику, в которой будет нуждаться мир будущего, а выборы следующего года уже начинали казаться безрезультатными. Скабрёзные выпады («парашника» может превзойти, пожалуй, только «холодильный гробовщик») обрели свою собственную жизнь, обрёл её и своего рода философский бред, стремление к еретическому, эмоциональному марксизму, который не столько маскировал в себе непреодолимую страсть к разрушению, сколько обострял и приукрашивал её. Ситуационистские сочинения были формой критики, но это также была форма шума, направленного с одинаковой мощью на «все формы политической организации на Востоке и Западе» и на всех тех, кто «пытался их преобразовать» (“Le Monde”, 1966): на управляющих, на бюрократов, технократов, лидеров профсоюзов, теоретиков благосостояния, градостроителей, ленинистов, художников, профессоров (“М. Georges Lapassade, — было написано почти во всю страницу в № 9 “Internationale situationniste” за август 1969 года, — est un con”[129]), студентов, капиталистов, эстрадных артистов, принцев крови, последователей Кастро, прово[130], сюрреалистов, неодадаистов, анархистов, правительство Южного Вьетнама, его американских хозяев, правительство Северного Вьетнама, архитекторов, экзистенциалистов, священников и исключённых ситуационистов. Затем голос СИ звучал в устах персонажей подвергнутых détournement комиксов «Терри и пираты» и «Настоящая любовь», как если бы реальных людей заботили превращение любви в товар и переосмысление революции; скопления газетных вырезок были впаяны в ситуационистские заметки о досуге, религии, технологиях, душевных заболеваниях, обыденном языке и насилии (необычный «Мир, о котором мы говорим» в №g “Internationale situationniste”), связывали власть по рукам и ногам её же ложью прямо на троне, ослепляли её же собственными образами, заставляя её признаваться в ужаснейших происках: Мы знаем, как заставить тебя говорить…