— Заурядный день в Нью-Гэмпшире, — сказала я. — Я бы с радостью подождала вас на парковке и провела через черный вход, если бы вы ответили на те семьсот сообщений, которые я оставила на выходных, и позволили бы заранее устроить встречу.

Шарлотта смотрела в окно на белые фургоны и спутниковые тарелки.

— Я не знала, что вы звонили. Меня не было дома. Уиллоу сломала бедренную кость. Мы провели выходные в больнице, делали операцию по установке штифта.

Мои щеки загорелись от стыда. Шарлотта не игнорировала мои звонки, она тушила пожар.

— С ней все в порядке сейчас?

— У нее случился перелом, когда она убегала от нас. Шон рассказал ей про развод.

— Вряд ли какой-то ребенок захочет услышать подобное, — замешкалась я. — Знаю, у вас сейчас много всего в мыслях, но я хотела бы переговорить насчет сегодняшнего дня…

— Марин, я не могу сделать это, — сказала Шарлотта.

— Неужели опять?

— Я не могу. — Она посмотрела на меня. — Я и правда думаю, что не переживу это.

— Если все дело в прессе…

— Дело в моей дочери. В моем муже. Марин, меня не волнует, что думает обо мне весь прочий мир. Но очень важно, что думают они.

Я вспомнила бесчисленные часы, которые потратила на приготовление к слушанию по этому делу, все экспертные заключения, которых я добилась, все материалы, которые приобщила к делу. В моей голове это неразрывно переплелось с поисками моей матери, которая наконец ответила на телефонный звонок Мейси из суда и попросила переслать мое письмо.

— Сейчас уже поздно сообщать мне об этом, вы так не думаете?

Шарлотта повернулась ко мне лицом:

— Моя дочь считает, что она мне не нужна, потому что она сломана.

— А чему, вы думали, она поверит?

— Мне, — тихо сказала Шарлотта. — Я думала, она поверит мне.

— Тогда сделайте это. Идите туда и скажите, что любите ее.

— Это ведь идет вразрез с тем, что я хотела прервать беременность, не так ли?