Ольга училась в классе одарённых детей-пианистов у профессора Рубинштейна. Безумная мать умерла. Началась революция, и профессор присоветовал ей училище, чей диплом давал право работать аккомпаниатором. Брата перебросили с одной войны на другую, и он был убит большевиками. Ольгу позвали в тверской театр, и она без сожаления покинула город своих несчастий.

В Твери она работала до самой войны. Фронт приближался порывами, городское начальство проморгало всё — от времени, когда надо рыть траншеи, до эвакуации. Многие бежали сами, но почти все артисты остались. В день перед приходом вермахта город опустел, кое-где мелькали милиционеры, но никто из них толком не мог разъяснить брошенным гражданам, будет ли вывозной транспорт и куда их вывозят.

«Зондерфюрера к нам прислали — эстета, такого припомаженного. — Ольга закурила и продолжала: — Он единственный в отделе пропаганды имел вкус. Но этот вкус обернулся не тем, что ждали, — заставил режиссёра ставить свои сны. Например, приказал Кудрявцевой раздеваться и лезть в седло обнажённой, поскольку ему снилась красавица на лошади. С Кудрявцевой случилась истерика, режиссёр испугался, надавал ей пощёчин, и она убежала. Наутро сновидец поджидал её в автомобиле у дома и на обнажённом эпизоде более не настаивал… Оказывается, что другому её почитателю, генералу, донесли об этой истории и тот вступился, поскольку вожделел Кудрявцеву, как и зондерфюрер… Я точно это знаю, потому что сама была объектом посягательств, несмотря на то что всегда застёгивалась до воротника. Когда поняла, что передо мной не просто благосклонные вежливые господа, тут же объяснила свою глухую застёгнутость нервной болезнью, которая делает саму любовную связь невозможной…»

Ольга откинулась на валик дивана и потушила сигарету. «Всё это сумасшествие закончилось спектаклем-сном, где запряжённые примы влекли колесницу, на которой стоял первый тенор, нарядившийся в быка и с венком оратора. Мне почему-то стало нехорошо, замутило, а через минуту в окно швырнули бомбу. Был такой тугой разрыв, очень сильный. Вылетели рамы, я лишилась слуха. Поскольку рояль ради проезда быка-тенора сдвинули к подоконнику, меня засыпало стеклом. Один из кусков едва не отрубил руку. Вот, смотри…»

Она показала изуродованное запястье с криво сшитыми жилами. «Меня отбросило к стене. Я ударилась скулой и потеряла сознание. Потом оказалось, что сломалась пястная кость. Я очнулась, но не понимала, что творится и что лучше бы ждать доктора, и вместо этого стала самостоятельно вытаскивать из запястья осколки. Как идиотка, зажимала взрезанную вену и вспарывала её ещё сильнее, потому что не заметила кусочек с рваными краями…»