Подступил страх, пришлось взять себя за скулу и развернуть к ставням. Солнце ослепило зрачки и изгнало наваждение.

Но когда я повернулся к Ольге, понял, что мне не померещилось. Чёлка, нити тёмных густых волос безуспешно пытались скрыть то, в чём я не мог ошибаться. «Что вы стоите?» — взгляд. Я будто бы погрузился в бухту, которую накрывают волны, приходящие извне, из спрятанного от взора океана. В её глубинах вспыхнула искра, сигнал радужки, который о чём-то молил. Сами же глаза, которые хотелось назвать ореховыми, блестели непониманием.

Я отодвинул анкету и поковылял вон.

Вычерпывая ложкой остатки супа из тарелки с надписью «Шаритэ», я вспоминал эту женщину и пытался зацепиться за что-то ещё, что бы указывало на сходство между нами. Вопросительные брови, широкий гладкий лоб, чуть приподнятые углы рта, чуть вздёрнутый нос. Ничего не выдавало мольбу… о чём? О помощи? Нет. Из зрачков её сочился взгляд человека, вжавшегося в стену коридора, по которому поступали в мозг видения из так называемого реального мира…

Что ещё странного? Заплетённые косы, неуместные в кабинете, пропахшем лакированной бюрократией. Однако раз это дом артистов, то и машинистки могут выглядеть необычно.

Спустя час в койке под надоевшее насвистывание ампутанта Любке и час инквизиторских упражнений у стенки я кое-что придумал. На прогулке я ушёл прочь от больничного городка и явился к дому на Инвалиденштрассе, только уже со стороны музея естественных наук. Оттуда открывалась взору вся панорама: станция подземных поездов, трамвайные остановки и двери «Винеты».

В начале седьмого эти двери начали исторгать людей. Я ждал у колонны дома напротив и через полчаса дождался. Она вышла, придержав дверь для следовавшей за ней дамы. Я отметил, что теперь её косы скрываются под шляпой. Ольга закурила и встала поодаль. Это было грандиозным везением, и я бросился через улицу, готовя гримасу на случай, если она меня заметит.

Но ничего подобного не случилось, я не был узнан. Лишь когда я подковылял вплотную, курильщица взглянула на меня. «Простите, что сегодня я так неловко сбежал…» — начал я и осёкся, так как вообще-то хотел обратиться по-немецки. Ольга чуть моргнула и, потерев переносицу, ответила по-русски: «Ничего страшного».

Придуманный план рухнул, и я, растерявшись, сказал: «Почему-то я был уверен, что вы игнорируете разговор на русском». Ольга медленно — как мне тогда показалось, из-за усталости от бесконечной болтовни в бюро — втянула дым и ответила: «Начальник отдела настаивает, чтобы переводчики говорили на немецком. Он может войти и услышать, что его просьба не учтена».