Сергей отставил стакан: «Некоторые люди точно так же чувствуют себя и здесь, и где угодно. Ведь я вам, Ольга, соврал. Двадцать лет назад мы, конечно, приехали в Германию, но после смерти отца я перебрался в Париж и встретил там человека, которого полюбил. Мы жили, не скрываясь. У его матери было поместье в восточном Тироле, и, пока Австрию не постиг аншлюс, мы жили там и всё было спокойно, а потом нас выдали. Думаю, кто-то из фермеров. Нас судили в Клагенфурте. Его как гражданина Рейха вышвырнули на ливийский фронт, и он служит где-то в песках до сих пор. Мы не можем даже писать друг другу. Я же как бесподданный сидел в тюрьме с ворами».

Возникла ещё одна пауза. У меня не нашлось подходящих слов, чтобы спросить у него о любви так, чтобы ненароком не обидеть, и я разлил оставшееся вино. Ольга погладила Сергея по плечу.

«Не знаю, — сказал я, вспомнив, как ненавидел новый мир, — у нас в степи старина была жива и естественна. Когда мы выходили в Рождество на холм и пели „Святую ночь“, казалось, вечность побеждает всё сиюминутное. Насколько эта вечность хрупкая, я понял уже потом, в Штутгарте. И там же я понял, почему мои соплеменники так хотят вернуть мир обедов на крахмальной скатерти с супницей и отцом во главе стола…»

«Да уж, — скривил рот Сергей, — но именно поэтому я больше не могу слушать умиротворённые проповеди. Все уютные звуки под сводами церквей сейчас фальшивы. Все освещённые верой лица покрыты оспой лжи. Они прячутся за дверями церкви, а снаружи их дети, братья, отцы убивают миллионы человек».

«Мы не то чтобы лучше», — сказала Ольга, разглядывая флаги, повешенные к празднику на соседнем доме. Сергей покрутил в руке стакан, но возражать не стал. Разговор съехал на какие-то винетовские сплетни, и мы быстро разошлись.

Лишь потом я сообразил, что упомянутый Сергеем старший брат — это автор романа «Лолита», который наша пресса недавно распяла за то, что он вышел в издательстве, печатавшем эротические книжки, а потом удосужилась прочитать и расхвалила за изысканность пера и критику американской жизни, которую-де многие идеализируют…

Выпал и стаял первый снег, когда на Целендорфском кладбище я набрёл на старые надгробия, ещё не перемолотые в крошку. Я привёл туда Ольгу, мы ползали среди ломких от инея листьев и собирали крохотные завитушки и уши мраморных ангелов. «Какое богатство, какое богатство», — шептала она.

Ольга нашла молитвенно сложенные детские ручки, видимо, отбитые у купидона. Дома она вывернула сумку наизнанку и высыпала на стол содержимое. Вперемешку с её вещицами оттуда выкатились все собранные богатства.