Однажды, не заметив движение светила, мы провели на земле два часа. Мне напекло, и, когда я привстал, ангел смерти слился перед глазами со львиной головой Эона. Я потёр глаза, и наваждение исчезло, но моя страсть к возлежанию среди усопших, самых смирных существ на свете, только приумножилась.

Мне досталась пенсия за ранение, но этих денег не хватало ни на что, поэтому я решил сочленить любовь к погостам с прагматическими соображениями. Я посетовал Вилли, что артистическая публика сводит меня с ума и что вместо «Винеты» я бы с радостью применил свои знания где-нибудь ещё. Например, — вытащил я газетную вырезку, — садово-парковое управление и его директор господин Пертль ищут почвоведа для кладбищ, который бы присматривал за мертвецкими землями нашего города.

«Я знаю Пертля, — закатил глаза Вилли. — Это он на партийном съезде предложил писать на каждой могиле „Адольф Гитлер“. И всё. Ещё у него была идея запретить похороны в гробах и ограничиться кремацией, а также быстрее класть нового покойника на место старого — через десять лет вместо двадцати пяти…»

«Какой приятный человек! — воскликнул я. — Мы явно сговоримся. Можешь написать мне краткую рекомендацию?» Вилли посмотрел на меня с участием. «Жаль, что ты не хочешь работать с нами, но я видел твою новую прописку. Поздравляю с хорошенькой добычей — у нас по-любому есть человек в „Винете“!» Мне пришлось изобразить гримасу в том смысле, что, разумеется, такой человек есть, и Вилли накорябал несколько хвалебных предложений в мой адрес.

Управление садов и парков приняло доктора химии с радостью, что, впрочем, не помогло мне избежать контроля со стороны заместителя Пертля. На службу следовало прибывать пунктуально, минута в минуту, будто покойники уже выстроились и ждут меня с салютом. Зато мы с Ольгой получили возможность гулять по кладбищам в любое время суток и года и наслаждались этим вовсю.

Однажды, кажется, на Николауса, мы позвали Сергея на вечер с бутылкой гевюрцтраминера. Их отдел переехал и разместился рядом с радиобашней на Кайзердамме. Ольгу хотели перевести туда же, но в неё вцепился тот самый лысый шмель-режиссёр драматической труппы и умолил остаться при них делопроизводительницей.

Вино оказалось душистым, закат — коротким, и вскоре мы зажгли вечерний свет. Ольга спросила гостя, подавал ли его брат о себе вести после того, как бежал в Америку.

«Нет, — отвечал Сергей, — но я и не очень интересовался». — «Почему? Вы в ссоре?» — «Не то чтобы в ссоре, но я часто думаю, что брат отобрал мою судьбу. Я охотно писал, обожал музыку, но мне не хватало уверенности, что меня ждёт блестящая судьба и я не проиграю. Зато всё это было у брата. Он изо всех сил старался не видеть во мне соперника, но…»