«…И тем не менее послушай. Тело меняется и ещё несколько лет будет у вас меняться. Девочки удивляются этим переменам сильнее и, в отличие от мальчиков, говорят об этом с подругами, сравнивают ощущения и… Мне трудно объяснить это, но я долго говорила и с Астой, и с Зоей и разврата не нашла. Они думали, что в лесу их никто не увидит, и помогали друг другу осознавать новых себя, свои тела. Я обещаю тебе, что каждый день буду следить за тем, чтобы они не отвлекались от учёбы и бросали все силы на помощь нуждающимся в лагере, и, если у меня возникнет хоть малейшая тревога, я лично попрошу совета у отца Александра. Пусть я не так горяча в вере, как ты, но ещё с той службы в Острове уважаю его».

Слушая недоверчиво и поглядывая своими серыми глазами, Антон всё же задумался. Я вовремя упомянула отца Александра — его воскресная проповедь как раз была направлена против наушничания. По лагерю шла волна доносов, все кляузничали на соседей, на негодяев, посмевших получить два care-пакета вместо одного, на гусей, запачкавших висевшее на верёвках бельё, — и отец Александр решил ударить по бессмысленным сплетникам.

Видимо, вспомнив эту проповедь, Антон пробормотал нечто согласное. Я чуть успокоилась.

Назавтра последним уроком были шахматы. В конце Рост, как всегда, устроил одновременную партию — ходил вдоль парт и играл с каждым учеником. Я попросила его затянуть позиции с тобой и Зоей, чтобы вы остались вдвоём, а потом как бы невзначай зашла я и велела вам задержаться.

Рост всё исполнил: сыграл дебюты, которые мы редко разбирали, и поддавался, когда вы зевали выигрышные ходы… Да, это было подстроено.

Я атаковала вас, сказав, что всё видела, а когда вы стали отнекиваться и закрываться, уточнила, чтобы вы поняли: шпионка подкралась совсем близко и видела вас своими глазами. Зоя закричала: оставьте нас в покое, это наша дружба, — и во мне вскипело вот это проклятое чувство, когда ты злишься оттого, что тебя не уважают, не воспринимают всерьёз, смеются, как одноклассники в детстве, или старшие в институте, или солидаристы, которые смотрели на меня свысока…

Злость оказалась сильнее меня, и власть пошла горлом. Я закричала. Совершенно справедливо ты обернулась и ткнула в соответствующее правило на плакате, но твой жест ещё сильнее распалил меня. Во-первых, я оказывалась в ненавистной роли обвинительницы. А во-вторых, моё достоинство было уязвлено тем, что вы не оправдывались и не чувствовали себя виноватыми. Твоё указание на начертанное мной же правило вытолкнуло из меня все те обидные слова, которые сразу возвели между нами стену…