Последняя сцена: Днепр ночью. Склонные к шалостям русалки поют в лунном свете; вдруг они ощущают приближение Князя. Поскольку два мира не могут пересекаться, русалки должны скрыться. Князь погружается в мечты; внезапно листва вянет, дерево чернеет, и появляется Старик (Мельник-Ворон), бормочущий безумные слова. К тому времени, когда возвращаются посланные Княгиней охотники, Князя охватывают раскаяние и страх. Здесь Рецептер просит нас обратить внимание на ремарку Пушкина: «Уходит». Князь не просто удаляется со сцены, он отправляется домой. Разумеется, раздраженный, подавленный, сердитый на воркотню жены, которая преследует его, – но покорный. Его жизнь «спасена». После ухода Князя русалки вновь появляются над водой. Они сожалеют о том, что добыча ускользнула от них. Им хотелось бы еще порезвиться в деревьях и в полях. Однако уже поздно, луна зашла. Их «строгая сестра», Русалка-царица, ждет их внизу. Как и Князь, они подчиняются необходимости следовать приказу свыше, приказу невидимой, неведомой силы. В соответствии со свойственной Пушкину сдержанностью в метафизических вопросах, эта сила не называется ни чистой, ни нечистой, ни святой, ни дьявольской. Она просто существует и проявляет свое мощное гравитационное воздействие. Рецептер заостряет наше внимание на сценической ремарке, которой завершается пьеса: «Скрываются». Мы должны задаться вопросом: не существовали ли эти водяные существа только в сознании Князя и безумного Мельника? Русалка тоже ждала своего Князя, но по приговору прядущих фат она должна научиться жить без него. Как пишет Рецептер в защиту такой последовательности событий: «Встреча с Русалочкой не состоялась, “мщение” не совершилось, – Князь так и не увидел свою дочь, он послушно возвращается к нелюбимой и бесплодной жене, терзаемый муками совести и сознанием навсегда утраченного счастья, – и не это ли есть самое страшное возмездие?» [Рецептер 1976: 249][262].

Одним из фирменных приемов Пушкина является финал, возвращающий к началу произведения, когда все вдруг оказывается таким, каким оно было всегда. Онегин и Татьяна в конце романа живы, но далеки друг от друга и не имеют общего будущего. Германн в «Пиковой даме» снова не имеет состояния и бессрочно содержится в сумасшедшем доме. В конце «Бориса Годунова» в России снова нет правителя – или, если угодно, есть новый лжеправитель. В неканоническом порядке сцен, предложенном Рецептером, «Русалка» также завершается открытым концом, герои остаются живы, все становятся мудрее и смиряются со своей участью. Однако с точки зрения сюжета текст лишен кульминации. Композиторы, приспосабливая Пушкина для сцены, обычно ищут более мощной драматической концовки. Чайковский бросает Татьяну в объятия Онегина, а обезумевшую Лизу – в Зимнюю канавку; Германн закалывает себя (или стреляется). Только Мусоргский осмелился приостановить ход времени неясным бормотанием юродивого, словно хотел сказать: у этой оперы нет финала, который мог бы охватить человеческий ум. Так могло бы продолжаться вечно.