Этот «паралич» элиты в результате страха перед символическим выпячиванием зависти в социалистических массовых движениях уже был хорошо задокументирован, например, Роберто Микельсом. Показательно также признание Андре Жида, что он излечился от симпатии к советскому коммунизму, когда, приехав в СССР в 1936 г., не нашел там чаемого равенства, зато обнаружил колоссальную разницу между комфортом и удовольствиями, доступными для элиты, и условиями жизни простых людей[440].

Это чувство вины у выдающегося человека может возникнуть, например, потому, что его родители не смогли дать одинаковое образование всем своим детям, потому, что сам он достиг многого, а остальные члены его семьи «застряли» в низших классах, или, скажем, потому, что он выжил, а его более талантливый брат рано умер.

Как ни странно, человеку этого типа никогда не приходит в голову стремиться к обществу настолько простому, чтобы в нем не было потребности ни в физиках, ни в математиках, ни в скрипачах-виртуозах, – иными словами, к обществу, где он мог бы обрести анонимность и, таким образом, стряхнуть с себя чувство вины за свое выдающееся положение. Такая мысль никогда не пришла бы ему на ум вследствие его тщеславия, его приобретенного права быть знаменитостью, не говоря о том, что он, вполне возможно, слишком умен, чтобы прибегнуть к помощи идиллической аграрной утопии. Но он верит, не совсем безосновательно, что радикальное социалистическое и коммунистическое общество или что-нибудь в духе Третьего рейха обеспечит общественную солидарность посредством принуждения и таким образом создаст для неквалифицированных и наименее одаренных граждан своего рода рай на земле, где ему не нужно будет чувствовать никакой вины за исключительность своего положения.

Собственно, эта надежда в известной степени оправдана, потому что на какое-то ограниченное время социал-революционные системы действительно могут привести к отождествлению «работников физического труда» с теми, кого некогда эвфемистически называли «работниками умственного труда»: если высокооплачиваемый физик и чернорабочий случайно окажутся на одной скамейке в парке, то физик может тешить себя мыслью, что зависть, которую, возможно, чувствует по отношению к нему рабочий, по сути представляет собой предательство идеологии всеобщей солидарности, провозглашенной фюрером, президиумом ЦК или кем-то в этом роде. А чернорабочий тоже иногда в это верит, хотя, как показали исследования, он, как правило, будет завидовать не физику и не певцу, а исключительно мастеру или, что более вероятно, другому рабочему, которому разрешили поработать на несколько часов больше сверхурочно.