Несомненно, в 1933 г. многие люди считали Гитлера меньшим злом, потому что предложенная им немецкому обществу программа на первый взгляд успокаивала классовую зависть, разжигавшуюся левыми партиями; зависть, которая в последние годы существования Веймарской республики и особенно с началом мирового экономического кризиза дала состоятельным немцам реальные основания для страха.

В последней главе своей книги «Социальная революция Гитлера» (Hitler’s Social Revolution)[509] Дэвид Шенбаум (David Schoenbaum) приводит поразительные примеры специфического чувства освобождения и от своей собственной зависти, и от зависти, направленной на них, которое испытывали в это время многие немцы.

Показательно, что после прихода нацистов к власти национал-социалистская пропаганда очень быстро отказалась от классово сознательного, эгалитарного тона, направив огромные запасы наличной социальной зависти на евреев и «колониальные державы».

Полемический запал Шпенглера в отношении инженеров зависти отличается беспримерной желчью и злобой. Но в принципе мало что из того, что он пишет о зависти после Французской революции, и в особенности о ее всепоглощающем присутствии в социалистической демократии, нельзя было бы найти у Алексиса де Токвиля, Ницше, Макса Шелера, Георга Зиммеля, Ортеги-и-Гассета и Якоба Буркхардта. Все, что видит Шпенглер, – это зависть, которую определенные типы пишущих безошибочно и цинично разжигают в неискушенных, простых умах. Он, без сомнения, прав, полагая, что ремесленник более ранних эпох, осознававший свой статус и плотно вписанный в свое собственное место в родном городе, не завидовал дому патриция, где иногда бывал по делам. Как мы видели, зависть, пока ее не начинают использовать подстрекатели, обычно ограничивается социально близкими людьми и группами. Зависть к отдаленным классам и группам следует специально показывать и внедрять в обычную жизнь людей, поглощенных своими повседневными делами.

Но Шпенглер не уделяет внимания общей роли зависти и ее господству у примитивных народов, там, где никогда не ступала нога агитатора. Он с язвительным презрением отзывается о тех священниках любых религий, которые, прикрываясь верой, дают волю своей зависти. Его разоблачения фокуса, в результате которого некоторые концепты или идеальные типы получили статус непогрешимых божеств зависти, социологически верны: в частности, абстрактный «рабочий» может и должен быть эгоистом, но это не позволено крестьянину, ремесленнику или «белому воротничку»[510]. Это предубеждение в пользу определенных слоев населения оказалось замечательно стабильным; на самом деле реальной экономической дискриминации уже давно подвергаются совсем другие группы.