Наука или чувство

Наука или чувство

Если вышеизложенное заставляет вас задуматься, почему никто из древнекитайских мыслителей не рассуждал в духе Аристотеля и не предавался натуралистическим наблюдениям, исследованиям и экспериментами, то поразмыслите еще немного. Без наблюдений за потоками воды не сконструировали бы водопровод; без анализа того, как смена времен года отражается на растительности, не появилось бы сельское хозяйство; без пристального всматривания в небеса не были бы написаны обстоятельные трактаты по астрономии и математике. Такие присущие китайцам особенности, как корреляционное мышление, поиск резонанса между человеком и прочими живыми существами, соотнесение природных и небесных закономерностей с тем, что происходит на земле, — все это с полным основанием можно назвать протонаучными попытками объяснить мир.

Тем не менее лишь с середины XX в. западные ученые стали всерьез задумываться о вкладе Китая в развитие науки, медицины и технологии. Кембриджский биохимик, синолог и историк науки Джозеф Нидэм (1900–1995) всколыхнул научное сообщество, поставив один-единственный вопрос: почему, несмотря на огромные успехи в приложении извлекаемых из природы знаний к человеческим нуждам, Китай так и не стал родиной современной науки? Действительно, между I в. до н. э. и XV в. н. э. китайцы добились поразительных достижений в медицине, биологии, гидравлике, керамике, инженерном деле, став в придачу изобретателями книгопечатания и пороха. «В чем заключались те встроенные в китайскую цивилизацию сдерживающие факторы, — вопрошал Нидэм, — из-за которых в Азии не смогла развиться современная наука, подобная той, что расцвела в Европе с XVI в., превратившись потом в одно из ключевых оснований современного миропорядка?» На протяжении некоторого времени так называемый «парадокс Нидэма» оставался одной из самых популярных среди историков-китаистов интеллектуальных загадок. Чтобы разобраться в ней, Нидэм начал писать монументальное и многотомное исследование «Наука и цивилизация в Китае»; позже к этой работе, продолжающейся до сих пор, присоединились и другие ученые. Этот труд считается классическим, причем и в самом Китае тоже.

Большие умы становятся выдающимися не столько благодаря ответам, которые они изыскивают, сколько из-за вопросов, которые они ставят. У проблемы, поставленной Нидэмом, нет легкого разрешения. Сам Нидэм и его сподвижники намекали на то, что развитие китайской науки тормозилось сочетанием конфуцианства (с присущим ему упором на социальную этику) с централизованными и иерархичными бюрократическими институтами. По своему парализующему воздействию конфуцианство было похоже на средневековое богословие, доминировавшее в Европе до наступления эпохи Просвещения. Китай изобретал всевозможные новшества, но при этом избежал промышленной революции. Его политическая изоляция при династии Цин и дефицит внутренней интеллектуальной и технологической конкуренции блокировали развитие абстрактного мышления. Оппоненты этой точки зрения, напротив, настаивали на том, что сам вопрос Нидэма оказался характерным продуктом XX в.: он был сформулирован в то время, когда историков больше всего интересовала неспособность Китая модернизироваться теми темпами, которые диктовал Запад. Учитывая нынешнюю динамику развития Китая, отнюдь не очевидно, доживет ли вопрос Нидэма до XXII в. Все будет зависеть от того, удастся ли китайцам удержать и привлечь новые поколения отлично подготовленных ученых и инженеров постнидэмской эры и сумеют ли они сформировать такие институты и такую интеллектуальную среду, в которых научные исследования будут процветать. Причем, как представляется некоторым наблюдателям, положительные ответы на оба этих вопроса далеко не гарантированы.