— Ноджюс подражает этому кривляке Шварценеггеру, который много лет играл мышцами, потом вломился в кино, а теперь тусуется с Уорхолом и его звездочками с «Фабрики». И смех и грех! Видать, знаменитое чувство парадокса у Энди совсем зашкалило, если в его кружок извращенцев теперь входит Арнольд-Качок.
— Так что же, Ноджэс, — попыталась я воспроизвести незнакомое имя, — мечтает стать послушником Уорхола?
— Мне нравится, как ты произносишь его имя на французский манер.
— Благодарю, что поделился этой очаровательной подробностью.
— Благодарю, что реагируешь как ханжа. Как, кстати, ты тут развлекаешься, пока твой возлюбленный отбивается от знойных мусульманских иезавелей?
— Чем там Дункан занимается в этом бескрайнем мире, дело его. Мы с ним пока ничего друг другу не обещали.
— Как это дальновидно и по-блумсберийски[147] с твоей стороны. Но ты так и не ответила на вопрос: с кем ты решаешь вопрос секса?
— Со своими рукописями.
— Ну и дура ты, Бернс.
— А ты гедонист. Надеюсь, ты осторожен с Ноджесом.
— Я теперь осторожен со всеми. Тот же диагноз за последнее время поставили еще шестерым моим друзьям. И еще с десяток знакомых находятся на разных стадиях умирания. Все это просто жутко.
— А ты? Симптомов нет?
— Пока все спокойно. Мой доктор говорит, что они до сих пор не представляют ни сколько времени длится инкубационный период, ни когда эта дрянь может ни с того ни с сего проявиться. А у меня все не идет из головы смерть Джека.
— Я стараюсь об этом не думать, — призналась я. — Слишком уж тяжело все это. Пытаюсь вспоминать его здоровым, пока СПИД еще его не поразил.
— Я хочу верить, что Джек в раю, и не потому, что во мне говорит католик. В последнее время я повидал слишком много смертей и просто не могу примириться с мыслью, что все эти страдания ведут в пустоту, в ничто. После всего того, что Джек пережил в конце жизни, он заслуживает большего.
— Помнишь его отца на похоронах? Старый морпех, с обветренным лицом и такой прокуренный, что дышит с присвистом…
— Кто бы говорил…
— Я уже решила: с Нового года бросаю курить.