В этих отправных положениях Бахтина нетрудно заметить, с одной стороны, влияние ницшевской концепции эстетического имморализма, а с другой – отзвук известных мотивов психоанализа 3. Фрейда. Созвучие с последним особенно заметно в бахтинском анализе «Гамлета». Герой этой трагедии Шекспира охарактеризован как некий аналог Эдипа; Клавдий же – не антипод Гамлета-мстителя, а только более эффективный исполнитель того же самого преступного комплекса.

Подобием и как бы самым чистым выражением этого изначального трагизма индивидуальной жизни является трагедия власти. Ведь каждый властитель переживает этап жестокой (часто кровавой) борьбы за власть, а затем – этап её утраты (нередко вместе с жизнью). Обе эти разновидности трагедии зиждутся на преступлениях «надъюридических», составляя, по Бахтину, самый глубинный слой онтологии трагического.

Не каждый художник, однако, добирается до этих глубин. Ведь над базисным слоем надстраиваются несколько других: слой преступления уже юридического (например, история «нелегитимного» правителя); слой исторической конкретики; слой осовременивающей «орнаментики». Вышележащие слои отчасти камуфлируют нижележащий, отчасти перекликаются с ним. «Шекспир – драматург первого (но не переднего) глубинного плана»[350]. Всю эту сложную механику бытийных основ трагизма Бахтин показывает на материале «Макбета» и «Короля Лира».

Но благодаря чему Шекспир углубляется до корневых начал трагического, тогда как многие современные нам драматурги ограничиваются слоями вышележащими, более или менее внешними? Бахтин видит разгадку в особом характере используемой Шекспиром «топографии» (или сценического хронотопа). Времяпростран-ство, в котором находится и действует трагический герой Шекспира, ценностно поляризовано (верх-низ и т. д.) и определённым образом акцентуировано. Любой поступок или жест героя читается в некоторой ценностной системе координат, он направлен в ту или иную сторону. Хронотоп шекспировских трагедий по своему масштабу близок к максимальным, предельным значениям ценностной шкалы (в ту и другую стороны), он «космичен». Действие трагедий, подобных шекспировским, происходит сразу в двух планах: конкретно-ситуативном (здесь и теперь) и «вселенском». Топографичность – самое действенное и незаменимое средство художественного обобщения, создания самой художественности. «Шекспир космичен, пределен и топографичен»[351].

Шекспировская топографичность взращена фольклорной традицией и внутренне родственна ей. Бахтин, кстати, всячески защищает эту питательную почву высокой трагедии, «эру архаики», от нападок вульгаризаторов. Первый, самый глубокий слой содержания трагедии недоступен, считает Бахтин, для рационального восприятия, ибо он скрыт в пучинах и безднах бессознательного. В связи со сказанным обращение Бахтина к «глубинной психологии» предстаёт в новом свете.